С патриотизмом нам не особенно везло последние 100 лет.

Иван Шилов ИА Регнум

Советский эрзац-патриотизм

Имперский патриотизм после 1917 года стал преступлением и вытравливался с кровью. Вместо него пришла не новая любовь к стране и людям, а квазирелигиозная вера в абстракцию — коммунизм, труд, интернационализм и прочее. Название страны вообще не имело никакой привязки к родной земле. Национальности если не упразднялись, то низводились до рудимента. Вера запрещалась. Прошлое подверглось забвению и люстрации.

Во время Великой Отечественной неминуемо произошел ренессанс патриотических чувств, однако он был явно вынужденным и временным. Как НЭП для поднятия экономики страны. После войны для него был сооружен этнографический и литературоведческий загончик с экспедициями по староверским и поморским поселениям.

Воевали за интернациональный долг. За сохранение социалистического единства. Готовы были давать отпор до смерти мировому капитализму и империализму. Но о родной земле не вспоминали.

Во второй половине ХХ века вера в коммунизм ослабевала, потом профанировалась, а вместе с тем профанировался и советский патриотизм, заменивший любовь к своей стране.

Возможно, именно в советском эрзаце патриотизма — любви к принципам, а не к реальной земле и ее истории — кроется такое бесхозяйственное отношение к стране. Настоящая любовь требует присвоения и облюбования предмета любви. Абстрактная любовь к принципу не противоречит желанию мусорить, гадить, разграблять и позволяет сердцу не сжиматься, видя все это.

В 1991 году образовался вакуум патриотизма — любить Родину оказалось незачем, не за что и невыгодно, а патриотом мог стать только маргинал, безнадежно застрявший в прошлом. Выгодной стала другая стратегия.

Замена совести в бессовестные годы. Патриотизм в 1990-х

Оказалось, что советское наследие превратилось в трофеи победившей свободы и демократии. А ее верные представители и адепты получили полное право распоряжаться народным достоянием по своему усмотрению. По сути это воспринималось как контрибуция за загубленное коммунизмом некое мифическое «прекрасное будущее страны».

Патриотизм воспринимался как реакция и мракобесие, потому что мешал реализации мародерских планов.

Однако, поскольку патриотизм — чувство естественное, то и люди, его испытывающие, не переводились. С чувством пришлось бороться рационализацией, по сути — технологией. Вот примерно так работала технология отучения от патриотизма, которая пронизывала новые свободные и либеральные медиа:

— Вот ты любишь папу, — говорит недобрый внутренний голос, высвобожденный 1991 годом, — А папа толстый, выпивает и зарабатывает мало, и вы не можете купить себе успешную жизнь. А дядя из фильма красивый, сексуальный и с деньгами. Надо любить дядю из фильма.

— Да, действительно, — думает бывший советский пионер, — дядя из фильма круче папы. Его есть за что любить, а папу — нет… Не буду любить папу, а буду хотеть стать дядей в полосато-звездатых шортах.

Живет мальчик с этим некоторое время, а потом друг задумывается:

— Хм… но ведь дядя из фильма обманывает, ворует, и употребляет наркотики…

— Да, у каждого свои недостатки, — снисходительно оправдывает голос-подселенец, — но ведь он все равно крут, и фанатеть от него круто и правильно. Так делают крутые по всему миру. Ты же хочешь быть крутым?

Вместо папы можно подставить отдыхающего соотечественника где-то в Турции или Италии, от которого в приличном обществе было принято шарахаться или переходить на иностранный язык, только бы не ассоциироваться с ним.

При этом пьянющий, сквернословящий и размахивающий шарфом работяга из Лидса воспринимался как милое национальное явление и проявление англичанства с изюминкой. Они имеют право. Нация — не чета нам.

Конъюнктурные слова. Патриотизм в 2000-е

В начале тысячелетия ситуация поменялась. Патриотизм как социальное чувство начал реабилитироваться.

Тихой и незаметной поступью вернулось самоуважение и спокойствие. В будущее стали смотреть увереннее. Однако тут же появились новые проблемы патриотизма — профанация и приспособленчество.

Оказалось, что о патриотизме достаточно просто громко говорить, возмущаться русофобией, стыдить тех, кто не готов сливаться в экстазе. Это никак не мешало выводить центр тяжести семейной жизни за границу, селить там семьи и детей, мечтать провести лучшую и спокойную часть жизни вдали от Родины.

Главное же, что громкие слова считались достаточным «откупным», чтобы с «чистой патриотической совестью» использовать ресурсы страны в соответствии со своими интересами.

Настоящие патриоты же теперь из маргиналов превратились в лохов.

Поскольку нравы помягчели, правительство страны стало на деле заботиться о социальном благополучии, все больше стало поводов говорить и думать о России если не с гордостью, то с уважением. Либеральной общественности, по-прежнему задающий тренды, от остракизма патриотов пришлось отказаться. Патриотизму была выделена новая резервация: любовь к абстрактной стране, березкам, языку и культуре — это все допустимо.

Однако, есть красная линия — недопустим никакой политический или общественный патриотизм, то есть такой, который не только про прекраснодушные полупьяненькие признания в чувствах к конфеткам и бараночкам за бокалом вина, а которой способен на действия.

«Старые песни о главном» — это яркий образ патриотизма, который должен был стать трендом.

Несовременно и слишком колюче. Патриотизм во второй половине 2010-х

До прошлого года словом «патриотизм» было сложно оперировать в обычной человеческой жизни.

Кажется, оно было скорее для телевизора, официальных трибун, концертов, отчетов и т.п. Либо — оно было совсем уж профессиональным термином, применимым к военным. Тогда оно возносилось на такую высоту, что обычный человек вряд ли до нее мог дотянуться и осмелиться сравнивать свою любовь к своему околотку с решимостью воина пожертвовать своей жизнью за Отечество.

Было три главных непривлекательных извода патриотизма, которые выхолостили его.

Первый — с показушным с надрывом фальшивый энтузиазм, за которым скрывалась либо лесть по отношению к руководству, либо — желание получить какие-то преференции, либо и то, и другое. Люди ощущают неправду на интуитивном уровне, а бессловесные триколоры и орлы, которые составляют фон этим энтузиастам, впитали в глазах окружающих всю эту ложь.

Второй — манипулятивный, когда помимо чувства любви к Родине от человека требуется определенное и четко прописанное действие. Не приглашение к добровольному участию, а моральное «выламывание рук» под лозунгами, что именно так нужно Родине.

Люди не любят насилия над собой и очень тонко чувствуют, откуда оно исходит. Даже если они формально подчиняются и поступают так, как от них требуется, искренности в их поступках нет. Вынужденное лицемерие.

Третий — почти религиозный, ригористичный.

Он формален, омыт кровью предков, в сверкающих доспехах и жаждущий карать тех, кто его не испытывает. У него есть свои «служители» и обязательные проявления. Требуется только участие, никаких сомнений.

Люди после таких патриотических мероприятий чувствуют себя использованными, а обида и злость распространяются и на страну в целом.

Актуализация патриотизма

До февраля 2022 года прямой вопрос — ты патриот или нет — воспринимался многими горожанами, средним классом как давление, принуждение выйти из комфортной серой зоны либо к положительному ответу, либо — публичному признанию собственной бесчеловечности.

В итоге большинство в ответе сразу добавляло описание или расшифровку — я, мол, патриот, но…

Дальше «но» могло быть разным: но я не поддерживаю (что-то политическое), но я не националист, но я не против технического прогресса, но я не против прав человека, но я не за «православие, самодержавие, народность» и т.п.

24 февраля перевернуло эту ситуацию. Вопрос — ты патриот или нет — из задаваемого извне стал стучать в сердца изнутри. Люди стали задумываться, а что такое вообще патриотизм. Обойти патриотизм стороной, как раньше, уже не получалось.

Тут проявились развилка, из которой можно направиться на все четыре стороны:

— быть патриотом — это разделить судьбу своей страны и своего народа;

— быть «цивилизованным» патриотом — это следовать абстрактным ценностям, которые выше твоей любви к стране, оценить, в правильном ключе или нет с точки этих ценностей идет развитие страны, и тогда уже понимать со страной ты или нет;

— не быть патриотом, переключиться в другую парадигму, считать себя гражданином мира или верующим, для которого нет национальностей и Родины. Главное — пропустить свою национальную идентичность, чтобы не попасть в ситуацию, когда эта идентичность потребует от человека жертвы: добровольной или обязательной;

— есть еще и невротическая реакция — так появился наш «легион СС» — те, кому страшно и стыдно быть русским.

Необыкновенный фашизм

Многие успешные, умные, талантливые русские люди, встроенные в глобальную экономику и чувствующие себя частью мировой культуры, живущие по унифицированному расписанию и в одинаковых декорациях со своими сверстниками и коллегами в Нью-Йорке, Лондоне, Бомбее, Сингапуре и прочих столицах мира, почувствовали себя неуютно, плохо и потерянно. Они всегда подозревали, что их российское происхождение им еще сослужит плохую службу, окажется миной и пустит под откос паровоз их успешной жизни. Так в их головах оно и случилось…

Единственный выход — бежать. Кто не может бежать — подготавливаться к побегу. Кто без шансов скопить ресурсы для побега — «сгореть дотла», пытаясь искупить свою русскость подвигом «сопротивления», и остаться ярким и незапятнанным «русскостью» и сотрудничеством с «режЫмом» героем в глазах уехавших.

Уехавшее, оппозиционное и «русскоязычное» мИньшинство (от минимума, их еще меньше, чем меньшинство) сначала отказалось от того, чтобы быть за границей русскими, а потом отстранилось совсем, выдумав новую историческую общность — «хорошие русские» в изгнании.

Забавно, что их несогласие с «режымом» уже перерастает в поиск блох на всем теле российской жизни, они с победным видом смакуют любые нестроения, которые есть в России и которые можно найти в любой стране мира. Ой, пардон, про то, что в любой другой стране мира есть проблемы, — они и слушать не хотят, у них есть чеканное: «Мне нет дела до других стран, мне важно только то, что в моей стране». Это не мешает им же через два предложения говорить, что «во всех нормальных странах…»

В любом случае бороться с этой позицией бессмысленно. Путь у тех, кому стыдно и страшно быть русским, один — в «необыкновенный фашизм». Его необыкновенность в том, что он свое не превозносит, а наоборот, унижает. Есть, мол, страны, где патриотизм заслужен и правилен, а есть та страна, где он ужасен и аморален. Там среди патриотов — каждый второй — преступник, а первый — ватный люмпен.

Будущее — это патриотизм без компенсаций и профанаций

Один из нервов противостояния России с западным миром проходит как раз внутри нашего общества — это выбор в пользу либо солидарности с явно сложной судьбой России, либо — отказом от особенностей, патриотизма в пользу участия в «цивилизованной семье народов» в роли в лучшем случае падчерицы.

Быть искренним патриотом в России — было тяжело последние сто лет, как, собственно, и понять, что патриотизм должен быть искренний, а не конъюнктурный.

Однако, если получается стать искренним в патриотизме — наполняешься настоящей и полноценной радостью и смотришь в будущее уверенно. Для этого есть подспорье.

Давайте то, что называют патриотизмом, разложим на две составляющие.

Первая — чувство любви к родине, которое естественно для каждого (о тех, у кого не так, поговорим ближе к концу). Оно живет внутри, самодостаточно и индивидуальное в первую очередь. Есть люди, которые считают патриотизм личным чувством, внутренним — любовью, которую не стоит выставлять напоказ. Это было присуще мудрым ветеранам, например.

Эта любовь горит внутри тихим пламенем, а когда наступает критический для страны момент, становится ядерным реактором. Таких людей не так мало, как кажется, просто они незаметны в обычной жизни, но во время испытаний вдруг такие исполины с простыми именами появляются среди знакомых практически у каждого. И сегодня тоже так.

Вторая составляющая — собственно «патриотизм» — предлагается понимать, как активные действия в общественном пространстве. На эти действия побуждают внутренние переживания за судьбу страны, которые могут быть вызваны любовью к родине, а могут — ощущением справедливости или несправедливости, пониманием правильности того или иного выбора страны и т.п.

Четыре противоядия от будущих сомнений в патриотизме

Итак, давайте подведем итог.

Во-первых, патриотизм — это естественное чувство, испытывать его— норма. Не испытывать патриотизма — наоборот, отклонение от нормы.

Во-вторых, рационализация патриотизма — это враждебное действие, оно призвано убить чувство. Оно сосредотачивается на плохом, что есть в стране, или низводит до обыденности черточки России, которые взывают любовь.

Рационализация, напротив, необходима для любой критики России. Критика должна быть очищена от любых эмоций и идеологем.

Лучший способ такой рационализации — обращение к истории, ведь в истории как в бане: все голенькие. Видно, кто мылся в Средние века, а кто изобретал парфюм. Кто лицемерил и врал. История все расставляет по своим местам. В ней нет ни превосходства, ни эталонов.

Наша история — наше богатство во всей ее полноте всех спектров, от драматизма и трагедий до торжества и радости.

И, наконец, в-четвертых, взгревает патриотизм чувство солидарности с другими, со своими. Мы не одни — нас много.

Мы любим нас такими, какие мы есть. И нас для этой любви — достаточно. Не нужно искать и жаждать любви в других местах, там ее для нас нет и быть не может. Нас достаточно.