Лежали на тротуаре, в пыли, распластавшись и перепутавшись, в недопустимом соседстве, сплетясь рукавом и штаниной, подолом женской юбки с мужскими подштанниками, вещи, выкинутые из американской гостиницы прямо на тротуар, куда для пущей драматичности начал сперва накрапывать, а потом и хлынул нью-йоркский дождь. И чемоданы с раскрытыми пастями глотали и глотали горькую воду американской псевдосвободы.

Иван Шилов ИА Регнум

Если бы я был советским журналистом, я бы именно так описал ретрослучай, произошедший однажды с Максимом Горьким, который прибыл в 1906 году в Америку, еще до всякого Советского Союза, со своей гражданской женой Марией Андреевой, актрисой Московского художественного театра.

И даже воскликнул бы в самом конце своего опуса на странице советской печати: «Еще тогда Америка была страной ханжеской!» И поставил бы так не любимый мной теперь восклицательный знак.

Не так уж и важно было бы, что вещи на тротуар никто не выбрасывал, что чемоданы, как толстенькие короткие аллигаторы с открытой пастью, в пыли на тротуаре не лежали. Даже не важно, что дождь не пошел. И уж совсем не важно, что хотя отель действительно вдруг отказал до этого с помпой принимаемому в Америке русскому писателю и сопровождавшей его русской актрисе в проживании, но, однако, не желал им судьбы легендарных Тристана и Изольды и сразу же предложил несколько вариантов замены.

Важно, что сам факт оставался фактом: из отеля их действительно попросили съехать. И именно из соображений ханжеских.

Дело в том, что Горький и Андреева были не венчаны, в нашем понимании — не расписаны. Они были именно любовниками. На что пуританская Америка не могла не отреагировать с гневом и осуждением.

«Не поступок доказывает преступление, а истинный суд. Люди видят поступок, а Бог видит сердца». Эта фраза из реконструкции средневековой легенды о Тристане и Изольде.

Но к этой истории мы еще вернемся.

… И вот теперь я с интересом наблюдаю, как не в Америке (там давно уже ударились в другую крайность: иногда просто диву даешься), а в России некоторые структуры и граждане тоже умудряются быть святее отельеров города Нью-Йорка в отзвеневшем уже 1906 году.

И вроде в России у нас никто подобного не запрещал. Но сами пишущие журналисты или телевизионщики ставят себе не проговорённые никем и оттого какие-то комические пределы.

Прочитал тут недавно: «На ТВ запретили слово «кладбище»: его вырезали из нового выпуска «Битвы экстрасенсов», хотя герои шоу реально находятся на кладбище. Однако произносить слово «кладбище» в эфире было нельзя. Интересно, что матерные слова (в исходной заметке написано «маты», хотя маты бывают только в спортивном зале, но бог с этим. — Прим. ДВ) по-прежнему там запикивали, а вот «кладбище» запшикивали».

Видите, какое разнообразие?

Или вот недавняя мода: обратил внимание, что многие миллионники-инфлюэнсеры часто пишут слово «секс» вот так: «с*кс». Как будто это матерное слово.

Но слово «секс» нормативное.

Секс, сексуальность, сексуализировать.

Видите? Ничего страшного.

Экраны не задымились, через них не заклубился серный туман.

Ну а про многочисленные скандалы, связанные с активистами, борющимися за нашу интернет-нравственность, не высказался только ленивый. Я в этом смысле ленивый, но тоже выскажусь.

Недавно только отшумел ураган, связанный с поцелуем одного певца на сцене. С девушкой. Его даже хотели привлечь за это к ответственности. Но певец не растерялся и послал через интернет-сети вопрос к упрекающей его беловолосой красавице (а она действительно красавица): как она тогда расценивает свой поцелуй на глазах у младших школьников, но уже с другим певцом? В общем, всё оказалось сложным.

… Однако вернемся к Горькому. Вам же интересно, чем дело кончилось?

Вообще-то Горький не любил Америку.

Писал в дореволюционной прессе о Нью-Йорке как о городе желтого дьявола. Подбирал тревожные слова о том, как засыпает в духоте город, как ворочается, словно гигантское животное. Ему казалось, что это животное слишком много съело сегодня, поэтому ему, животному, снятся тяжелые, тесные сны.

Если ехал по улице, то обязательно видел родимые пятна капитализма. Как какой-то старик, изможденный, с хищным лицом, утративший шляпу, с седой головой, сощурившись больными веками, что-то ищет и ищет в мусоре.

Ему представлялись эти улицы скользким и алчным горлом, по которому вниз и вглубь плывут темные куски пищи (гамбургеры?), но это не гамбургеры, не сосиски — это живые люди.

Справедливости ради, писал он это на страницах прогрессивной прессы, а в личных письмах проскальзывало другое. Ты обязательно должен туда поехать, писал он друзьям. Там ты увидишь удивительные дома из стекла и железа. Никакие столицы Европы не могут сравниться с Нью-Йорком.

Иногда говорил даже, что социализм сможет быть реализован сперва только тут. Потому что всё уже готово к нему: удивительные машины, поразительные дома.

И город — даже не думая о его будущих упреках и хвале — приветствовал его восторженно.

Например, в честь Горького был устроен грандиозный прием. А вслед за ним везде по улицам следовала стайка репортеров. Он был звездой. Город обожал его.

Ну а потом разразился скандал.

Две фотографии, всего две фотографии.

Одна из газет опубликовала всего только два снимка: на одном он запечатлен с женой и детьми, там надпись была лаконичной, а на втором — с Андреевой. И подпись там было куда многобуквенней.

В ней говорилось, что женщина, прибывшая с прославленным писателем, совсем не законная его жена, а любовница. А с настоящей женой он уже не живет несколько лет.

Возмущенный владелец отеля был фраппирован, и американская улыбка моментально сошла с его нам не известного лица. У него семейная гостиница, мистер Горький, и тут не место ни вашей сладкой горечи, ни вашей спутнице.

И всё покатилось, как снежный ком. Отменились мероприятия, намеченные в Бостоне и в Чикаго, Белый дом заявил, что аннулирует свое приглашения, а некая группа возмущенных женщин вообще договорилась до того, что Горького надо депортировать.

Давайте не будем Америкой?