Нужна ли России идеология? Эти споры снова активизировались после того, как тема была поднята главой СКР Александром Бастрыкиным. И на самом деле вопрос гораздо сложнее, чем кажется. Обнаруживаешь, что людям нередко кажется, что идеология — это некая большая «скрепа», которая нас всех, наконец, объединит, и мы сразу обретем общий смысл и мощную мотивацию. При этом многим кажется, что наличие идеологии — это естественно и правильно, а вот ее отсутствие — это либеральное извращение.

Иван Шилов ИА Регнум

Но дело в том, что все строго наоборот. Тысячелетиями люди жили без идеологий, пока в конце XVII–XVIII веке не зародилась самая первая. И эта, самая первая, и есть либерализм. А национализм и коммунизм — это уже только реакции на нее.

Откуда взялся либерализм

Когда, например сегодня монархисты заявляют, что позарез нужна государственная идеология, это нонсенс. Нормальный монархист ни в какой идеологии не может нуждаться. Он просто должен быть лоялен государю. И все. И так и было в той же Российской империи до 1917 года. Формула графа Уварова «Православие, Самодержавие, Народность» — это ведь не от хорошей жизни. Это ответ на либерально-революционные «Свобода, Равенство и Братство». Ответ, который стал консервативной реакцией на них, но вовсе не государственной идеологией. Что славянофилы, что западники в равной мере могли быть безукоризненными подданными. И идейные их разногласия совершенно этому не мешали.

Но откуда же взялся сам либерализм, который представители прочих идеологий дружно ненавидят, но ничего с ним поделать не могут? Взялся он, как справедливо они и отмечают, из индивидуализма. А вот откуда он, уже имеются разночтения. Впрочем, все согласны относительно локации — он возник в Европе.

Например, недавно индо-британский экономист Дипак Лал обнаружил следующее: «Индивидуализм, которому католическая церковь непреднамеренно способствовала, является уникальным космологическим представлением Запада. Остальной мир был и остается коммуналистским». По его мнению, церковь, поощряя браки по любви, разрушала родовые связи и мотивации. И делала это для того, чтобы повышалась вероятность завещания нажитого имущества «алчным церковникам». И в этом самостоятельном выборе партнёра по браку оный экономист и видит исток западного индивидуализма.

Конечно, «алчные церковники» всегда имели место. Но то, что Церковь «непреднамеренно» разрушала родственные связи, это, конечно, очень смешно.

Ведь на самом деле формирование независимой личности, для которой первичны духовные, а не кровные узы, — как раз абсолютно преднамеренное следствие проповеди Иисуса. И отсюда же «поощрение браков по любви», то есть опять же по духовному родству, а не по требованиям семейно-родовой целесообразности.

И чтобы это понять, достаточно просто открыть Евангелие и прочесть: «Когда же Он еще говорил к народу, Матерь и братья Его стояли вне дома, желая говорить с Ним. И некто сказал Ему: вот Матерь Твоя и братья Твои стоят вне, желая говорить с Тобою. Он же сказал в ответ говорившему: кто Матерь Моя? и кто братья Мои? И, указав рукою Своею на учеников Своих, сказал: вот матерь Моя и братья Мои; ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь».

Соответственно, средневековое европейское общество строилось как единство нового типа. И мыслилось как одновременно и иерархичное, и солидарное. В начале XI века епископ Ланский писал: «Таким образом, дом Бога тройствен, выглядя при этом единым: одни здесь молятся, другие сражаются, а третьи трудятся; все трое объединены и не разделены; поэтому дело каждых двух зиждется на службе третьего, и каждый в свою очередь приносит облегчение всем».

Причем система феодального вассалитета основана была на глубоко личных отношениях между всеми ее участниками. Но это был очень хрупкий баланс между сословиями, папской и королевской властью. И когда последняя начала повсеместно укрепляться, а папы увлеклись мегастроительством в Ватикане, требовавшим огромных средств, баланс разрушился и грянула Реформация.

Она подпитывалась к тому же ростом числа грамотных, переводом Библии на национальные языки и революцией книгопечатания. В итоге все это привело к таким кровавым религиозным войнам, которые нельзя было даже с вторжениями иноплеменников сравнить.

Нам, кстати, это трудно понять, но недавние социологические исследования в Германии показали, что в некоторых городах память об ужасах Тридцатилетней войны XVII века, когда резали друг друга католики и протестанты, сильнее, чем о кошмарах Второй мировой.

То есть вот эти-то потрясения и породили либерализм. Поскольку религия перестала быть фактором, объединяющим все эти ею же порожденные свободные личности, они и превратились в те самые «атомизированные индивиды», с которыми и не знают, что поделать нынешние антилиберальные идеологи.

Так, после всей этой взаимной резни появилось либеральное понимание свободы как невмешательства. Джон Стюарт Милль писал: «Единственная свобода, заслуживающая этого имени, — это свобода следовать своей собственной пользе своим собственным путем».

Но что есть польза? Это либеральная мысль полностью отдает на откуп личному выбору каждого индивидуума. Она может пониматься как все то, что ведет к Царству Божьему, а может как-то, что удовлетворяет самые низменные инстинкты и самые необузданные фантазии в плане смены пола и превращения себя в киборга. И оба выбора в либеральной модели равноправны. Потому что отсутствует критерий истины.

Ведь единые нормативы могут существовать только в традиционном обществе, которому никакая идеология и не нужна. В нем просто есть базовые ориентиры. Например, Бог, царь и отечество. И именно когда эти ориентиры рушатся, приходит черед идеологий — они должны заново объяснить дезориентированному человеку, как жить, как вообще воспринимать окружающий мир.

Естественно, либеральное объяснение устраивало не всех. И следом появляется национализм, который оформляется в начале XIX века на основе романтизма «крови и почвы» и под задачу разрушения империй. А во второй половине того же столетия возникает коммунизм. Обе идеологии пытаются заново дать «атомарному индивиду» ощущение общности. Только на разных основах.

А параллельно с момента первых либеральных революций существует довольно аморфная идеология консерватизма, в основе которой вполне понятная тоска по утраченной органичности традиционного общества. А аморфная она потому, что разные консерваторы очень по-разному видят то «идеальное» прошлое, возврат к которому им представляется как спасение.

Так что просто взять и сочинить идеологию «из того, что было», а потом всех заставить ее «полюбить» невозможно. Так не бывает. Так не работает.

Права нормального человека

Но это не значит, что альтернативная современному либерализму идеология не нужна. Мы видим, что он несет отмену не просто каких-то отдельных норм, но самого понятия нормальности. И реакцией на это становятся пока еще стихийные, но уже довольно массовые реакции граждан самых разных стран, голосующих за «правых популистов». Самый свежий пример — победа Герта Вилдерса в Нидерландах, казалось бы, таких либеральных, что дальше некуда.

На самом деле избирателями движет базисный внутренний протест против попрания норм. Это попрание может осуществляться и мигрантами, и радикальными поборниками ЛГБТ+. И чаще всего в последнее время это происходит с их стороны параллельно и солидарно. Какие бы различия между ними ни были, и те, и другие одинаково не приемлют те остатки нормальности, которые сохранились на Западе.

И этот запрос на нормальность, он естественен для каждого не совсем запутанного проповедниками патологий человека. Об этом знал еще апостол Павел: «Когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их…». То есть в современном вполне уже неоязыческом мире, когда навязывание извращений доходит до некой критической точки, в человеке бунтует само его человеческое естество.

Но разве не может Россия разработать свою собственную уникальную идеологию, которая защитит ее от сил отмены нормальности? Дело в том, что, как и было выше показано, идеологии не сочиняют, они возникают как ответ на глобальный вызов. И, соответственно, не может нечто местного «разлива» противостоять силе глобальной, дающей универсальные ответы.

Сейчас вопрос стоит предельно радикально: или силы, отстаивающие нормальность, обретут общую идеологическую базу поверх национальных особенностей и государственных границ, или мир станет игрушкой реально ненормальных людей. И в этой ситуации невозможно не видеть, что все «правые популисты», как минимум, с надеждой смотрят на Россию, как на страну, в которой, с их точки зрения, сохранилось главное для них — представление о том, что такое понятие, как «норма», вообще существует.

И сегодня уже понятно, что рецепты националистов и коммунистов, пытающихся растворить индивидуальность в коллективизмах того или иного профиля, не работают. Невозможно вернуться от осознанной личностной жизни к «внутриутробной» безлично-родовой, да к тому же еще искусственной. Вопрос в том, чтобы вернуть личности к нормальности, очертив ее границы и защитив тех, кто их принимает, от агрессии патологий. Это и может, наконец, стать общей базой для консерваторов разного толка и профиля.

То есть современный эффективный консерватизм должен опираться на некоторые очень простые константы, определяющие, что такое человек. Перечислю лишь базовые. Человек — это мужчина и женщина. Точка. Без вариантов. Человеческая жизнь неприкосновенна с момента зачатия. Человек обладает свободой воли, он не автомат, обусловленный биохимическими процессами. Человек имеет право сохранять и защищать свою национальную и религиозную идентичность.

То есть фактически это должна быть консервативная Декларация прав нормального человека. Ведь именно в форме подобных деклараций зафиксированы базовые либеральные ценности.

Соответственно, абсолютно логично в ответ начинать с такой же «базы» — определить те альтернативные (а на самом деле нормальные), по которым наносится основной удар. Те, которые творцы «нового мира» стремятся опровергнуть и отменить. Значит, вокруг из защиты и утверждения и надо объединяться и формировать идеологию. А до тех пор, пока консерваторы будут заниматься реконструкторством (типа тех же монархистов) и имитацией прошлого, они будут лишь до бесконечности спорить по поводу дорогих каждому устоев и принципов (которые теперь уже на самом деле непринципиальны), пока не обнаружат, что точка невозврата пройдена…