60 лет назад, 10 ноября 1965 года, в газете шанхайского отделения Компартии Китая была опубликована рецензия на одну из постановок Пекинской оперы. Пьеса была исторической, из времён династии Мин (XVI век), но критик усмотрел намёки на актуальные партийные интриги. Так с непримечательной заметки в разделе «Культура» провинциальной газеты началась одна из главных трагедий в истории XX века.

Иван Шилов ИА Регнум

Именно эта публикация, по авторитетному мнению председателя Мао Цзэдуна, дала старт «великой пролетарской культурной революции». Смута и непрекращающиеся потрясения, инспирированные и поддержанные лично вождём («Великим кормчим»), продолжались более 10 лет.

«Революция» привела к гибели почти двух миллионов человек, сломала жизнь десяткам миллионов (в том числе и нынешнему лидеру КНР Си Цзиньпину), разрушила экономику, сопровождалась небывалыми бедствиями от «банального» голода до массового каннибализма и навсегда изменила облик Китая.

XX век был богат на масштабные трагические события, но «культурная революция» в Китае была, пожалуй, одним из самых загадочных потрясений. И дело не только в том, что поводом стала рецензия на пьесу.

«Праздник непослушания» длиной в 10 лет

Репрессии против «остатков эксплуататорских классов и буржуазной интеллигенции» и чистки партийной номенклатуры были обычной практикой социалистических государств от СССР до Албании.

Да, «мероприятия» культурной революции отличались масштабом. К примеру, только за несколько месяцев 1966 года из городов на верную гибель изгнали около 400 тысяч человек, названных «контрреволюционерами», — возможно, именно этой акцией вдохновлялся будущий палач Камбоджи Пол Пот.

Из-за экономических экспериментов в провинциях на грани голодной смерти находились до 40 млн человек. До 90 млн молодых людей были вовлечены в движение добровольных участников репрессий — хунвейбинов (дословно «красноармейцев», но в прессе СССР и стран Варшавского договора предпочитали не использовать перевод).

Но дело не только и не столько в масштабах.

В других странах проводником репрессий был партийно-государственно-силовой аппарат. Пожалуй, только в маоистском Китае лидер партии объявил войну самой же партии. Глава государства целенаправленно расшатывал государственную вертикаль.

Проводниками воли Мао стали студенты-«красногвардейцы» и молодые рабочие (объединённые в отряды цзаофаней — «бунтарей»). Диктатор не только разрешил им устроить «праздник непослушания» против всех властей (от надоевших учителей до первых лиц государства), но и подтолкнул к этому.

С осени 1966 года через министерство транспорта хунвейбинам раздавали бесплатные билеты на поезда, отправляли по всей стране громить университеты и провинциальные комитеты партии и без помощи взрослых определять, где засели «чёрные бандиты и предатели», «замаскировавшиеся монархисты» и «прихвостни советских ревизионистов» (это был пик противостояния Китая и СССР).

Попутно революционеры уничтожали артефакты «реакционной феодальной идеологии» — так мировая культура навсегда потеряла такие шедевры, как храм Белой Лошади в Лояне (I век до нашей эры) и гробницу из древнего мавзолея Дин.

Не только власть имущие и явные интеллигенты, но и квалифицированные рабочие, да и просто обычные жители Харбина, Нанкина или Ухани, боялись не того, что их арестуют «органы» и осудят за участие в вымышленном заговоре.

Нет, опасаться стоило любой компании подростков на улице, которые могли решить, что вы «чёрный заговорщик, идущий по капиталистическому пути», и прямо здесь же убить без суда и следствия. Как вариант, забить «красными книжечками» цитат Мао в особо прочных пластиковых обложках. При полном попустительстве милиции и военных — те сами до смерти боялись «застрельщиков революции», которым в среднем было по 17–20 лет.

Мао поощрил «инициативу масс» (читай, санкционированную сверху анархию) настолько, что в какой-то момент молодёжные активисты, соревнуясь в верности идеям «великого кормчего», уже стали воевать друг с другом, в том числе используя артиллерию. Так это было в Гуанчжоу, где в августе 1967-го отряд «Ветер коммунизма» делил территорию с отрядом «Красное знамя». С обеих сторон полегло 900 человек.

Обычным делом по всей стране стали бои «красноармейцев» с Народно-освободительной армией Китая, которых Мао отправил обуздывать культурную революцию, им же самим и начатую.

Западные интеллектуалы 1930-х, даже симпатизировавшие Советскому Союзу, вряд ли одобрили бы московские процессы или коллективизацию (если бы знали о них во всей полноте). Но властители дум леворадикальной молодёжи конца 1960-х, от философов Жан-Поля Сартра и Герберта Маркузе до режиссёра Жан-Люка Годара, наблюдая происходившее в Китае, приходили в восторг.

Ещё бы, в гигантской стране идёт непрекращающийся «огонь по штабам» — перманентная революция сверху и снизу против бюрократической Системы, закостеневшего аппарата, и в целом против рутины и скуки.

«Бунтари» и «красногвардейцы» маршируют в Шанхае, 1967

Европейские и американские леворадикалы (которые впоследствии станут респектабельными политиками и деятелями искусств) не любили хрущёвский и брежневский Советский Союз за «буржуазное перерождение» — а главный враг перерожденцев Мао устроил настоящий перформанс.

В январе 1967 года Председатель отправил хунвейбинов в Москву, те вышли на Красную площадь, встали у Мавзолея Ленина и начали скандировать: «Да здравствует товарищ Ленин! Да здравствует товарищ Сталин! Долой ревизиониста Брежнева и врага Косыгина! Советские люди, присоединяйтесь!». Настоящая панк-выходка за десять лет до появления панков.

О том, какой ценой обошёлся Китаю эксперимент по революционному раскрепощению, западные интеллектуалы предпочитали не задумываться.

Впрочем, когда на баррикадах парижского «Красного мая» 1968 года радикалы «косплеили» хунвейбинов и цзаофаней, тех уже отправили в отдалённые районы «поднимать село» (1 млн сослали только осенью 1967-го), а кого-то и расстреляли, как это было с лидерами цзаофаней Шанхая в 1968-м.

Но культурная революция в тех или иных формах «поддержки низовых инициатив» продолжалась до самой смерти Мао в сентябре 1976-го.

Массовая демонстрация хунвейбинов в Пекине, 1966

В конце десятилетия те лидеры партии, которым не «размозжили собачьи головы», под началом Дэн Сяопина начали постепенно вытаскивать страну из пропасти, подводя к тому состоянию, в котором КНР пребывает сейчас. Тогда же в Пекине началось осмысление того, «что это было».

Для советских идеологических работников 1960–80-х всё было очевидно: маоистские эксперименты — безумные авантюры мелкобуржуазного националиста, антимарксиста и антисоветчика.

Но в этом безумии была своя логика — и её корни надо искать в самом начале истории КНР.

Две ставки Председателя

В 1949-м Компартия во главе с Мао Цзэдуном получила в распоряжение гигантскую аграрную страну в состоянии полураспада. Китай был истощён гражданской войной, продолжавшейся куда дольше, чем в России (по сути с революции 1911-го, свергнувшей династию Цин, и до победы КПК над Гоминьданом в 1949-м), и пережил японскую оккупацию. Народ, уставший от смуты и коррумпированной власти гоминьдановцев и местных правителей, выдал новым властям кредит доверия.

Необходимы были радикальные меры для восстановления державного величия и строительства социализма (по крайней мере, так считал Мао). Тем более что у него был конкретный ориентир — индустриализация сталинского СССР.

Но для начала, как в 1917 году в Советской России, в КНР раздали помещичью землю крестьянам. Одновременно начали умеренную коллективизацию: в кооперативах крестьянские наделы, скот и инструменты оставались в собственности хозяев.

Реформа привела к демографическому буму. Но его неизбежным следствием стал продовольственный кризис, который к концу 1950-х не получалось преодолеть, даже несмотря на рост урожайности.

Чтобы решить эту проблему, а также провести индустриализацию в предельно сжатые сроки, Мао не нашёл ничего лучшего, как начать «большой скачок» (1958–1962). Вместо кооперативов вводились коммуны (с куда большим обобществлением, чем в советских колхозах и совхозах, и с работой за трудодни). При этом крестьян отрывали от работы ради выплавки стали на дому.

В отличие от организаторов советской индустриализации, Мао негативно относился к техническим специалистам, основной упор он делал на энтузиазм народа и пропаганду.

Как результат: резкое падение сельхозпроизводства, голод, от которого, согласно официальным данным КНР, погибло около 15 млн человек. Провал «большого скачка» ударил и по авторитету Мао. В 1959 году он ушёл в отставку с поста председателя КНР. Разрешать оставшиеся после него проблемы была вынуждена группа высших «бонз» КПК во главе со старыми соратниками Мао — Лю Шаоци и Дэн Сяопином.

Китай мог бы начать превращаться в экономически мощную державу не с 1990-х, а уже тогда, в конце 1950-х — начале 1960-х, когда Мао вынужденно отступил, дав Лю и Дэну «порулить партией».

Пример товарища — лучший способ борьбы с коррупцией. Китайский плакат, 1960–1970-е

Лю предлагал наравне с идеологическими стимулами учитывать и материальную заинтересованность населения, ценить знания и опыт технической интеллигенции, а заодно бережно относиться к историческому наследию.

Мао же увидел, что на десятом году существования «его» государства назревает аналог XX съезда КПСС с развенчанием культа личности — и это при живом великом вожде. Правда, его позиции в 1950-х были не столь непререкаемы, как у Сталина. Культ личности строился, но для вождей партии «кормчий» оставался первым среди равных.

По логике Мао, в этот момент, когда его позиции ослабли, нельзя было доверять старым соратникам по борьбе. Под вопросом была и лояльность армейской верхушки: герой борьбы с Гоминьданом и японцами, министр обороны Пэн Дэхуай поддержал прагматиков во главе с Лю и Дэном.

Что уж говорить о массах средних и низовых партийных бюрократов, далеко не все из которых были убеждёнными марксистами-ленинцами-маоистами.

Мао видел свою цель том, чтобы в предельно сжатые сроки («за одну ночь можно достичь результата, превосходящего усилия тысячелетий») превратить Китай в передовое социалистическое и коммунистическое государство при помощи тотальной мобилизации и устранения «носителей феодального и буржуазного сознания».

Но после провала «большого скачка» ему нечего было противопоставить своим противникам (в которых Мао видел ревизионистов не лучше Хрущёва и Брежнева), кроме революционного романтизма.

У Мао оставались лишь две силы, на которые он мог бы сделать ставку.

Первая — это офицерская и солдатская массы НОАК, где вождь-победитель по-прежнему пользовался авторитетом.

Американский журналист Эдгар Сноу вспоминал истории китайских солдат о том, что Мао мог отдать своё пальто раненому бойцу или разуться, если и у солдат на марше не было сапог.

В 1959-м Мао снял с должности слишком самостоятельного Пэн Дэхуая и поставил на его место лично лояльного Линь Бяо. Журнал НОАК «Цзефанцзюнь бао» стал одним из главных пропагандистских рупоров маоизма.

Но для того чтобы проредить партийно-государственную иерархию, одной армии было недостаточно.

Второй силой было избрано поколение, выросшее, а то и родившееся после завершения Второй мировой, — студенты и рабочая молодёжь, жаждущая подъёма по карьерным лифтам.

Плакат времен Культурной революции в Китае, 1967

Вождь исходил из того, что молодые люди уверены: старики портят им жизнь. Все великие события (войны, революции, строительство с нуля нового государства) старшее поколение «оставило себе», а молодым остаётся лишь прозябать под властью уважаемых товарищей.

Нашлась подходящая сила для того, чтобы перетряхнуть вертикаль власти и в прямом смысле затерроризировать — то есть ввести в состояние постоянного ужаса — старшее поколение.

Осталось лишь бросить клич: вы становитесь творцами истории, революция отнюдь не закончена. Её творец, великий Мао, возлагает на вас серьёзную миссию — защитить честь вождя и покончить с засильем «ревизионистов» и «правых уклонистов».

И началась на первый взгляд безумная культурная революция.

Когда же молодёжь сделала своё дело (а это произошло уже к 1968-му), против этой силы Мао задействовал другую — армию.

Политика, опрокинутая в прошлое

То, что поводом для начала тотального обновления (в том числе «обнуления» истории) стала избрана пьеса о далёких временах династии Мин, тоже вполне объяснимо.

Автор пьесы, историк У Хань, посвятил её судьбе военачальника XVI века Хай Жуя, попавшего в опалу у императора. В этом Председатель усмотрел намёк на недавно снятого им Пэн Дэхуая. После такой крамолы, которую ещё и поставили в Пекинской опере, и был дан старт зачистке партии.

У Хань умер в тюрьме, его покровитель, мэр Пекина Пэн Чжэнь, был объявлен «чёрным бандитом и контрреволюционным ревизионистом». А шанхайский литературный критик Яо Вэньюань —человек, сделавший первый залп в прессе и назвавший историческую пьесу У Ханя «антисоциалистической ядовитой травой», — сделал молниеносную партийную карьеру.

Статуя Будды в Ханчжоу, «украшенная» лозунгами Культурной революции: «Уничтожить старый мир» и «Построить новый мир», 1966 APTASS

Для трехтысячелетней китайской цивилизации такое отношение к прошлому нормально. Мао, с юности хорошо знавший историю Поднебесной, видел примером для себя первого императора Цинь Шихуанди (III век до н. э.), который железной рукой создал единое государство с невиданными доселе порядками и отличался прагматичной жестокостью.

При этом Председатель явно недолюбливал конфуцианцев (с ними боролся и Цинь Шихуанди), которые учили почтению к предкам и гуманному отношению правителя к подданным. На очередном этапе культурной революции, в 1973–74 годах, по КНР прокатилась целая кампания «критикуй Линь Бяо и Конфуция». Древний философ оказался для кормчего не менее опасным, чем маршал Линь, видевший себя преемником Мао.

Зато для послемаоистских лидеров Китая, начиная с Дэн Сяопина, конфуцианские принципы (уважение к образованию, эволюция вместо революции, жёсткость власти лишь в строго необходимых пределах) вновь оказались актуальны.

Забыть дракона

После смерти Мао во внутрипартийной борьбе прагматики одолели радикалов во главе с вдовой вождя Цзян Цин. Её окружение, в том числе застрельщик культурной революции Яо Вэньюань, было объявлено «бандой четырёх».

Но того, чего боялся великий кормчий, — развенчания культа личности по советскому образцу, — так и не произошло.

Вместо этого с начала 1980-х установилась ритуальная формула: в деятельности товарища Мао Цзэдуна было 70% достижений и 30% ошибок (эту формулировку в своё время использовал сам Мао, говоря о правлении Сталина). Культурная революция и «большой скачок», конечно, были отправлены в «30%».

В Китае 2020-х годов о трагедии 60-летней давности стараются лишний раз не вспоминать.

Ярким примером стала история с фантастическим сериалом «Проблема трёх тел» от Netflix, из которого в китайской адаптации цензурой был вырезан вступительный эпизод, где на профессора физики Пекинского университета нападают хунвейбины.

Для нынешнего председателя КНР Си Цзиньпина это историческое событие — личная травма. Его отец, крупный партфункционер Си Чжунсюнь, пережил гонения, а самого Цзиньпина отправили в отдалённую деревню провинции Шэньси на «трудовое перевоспитание». Ссыльнопоселенцы жили впроголодь, а «общежитием» им служила пещера.

Си, если и говорит о своём опыте, всегда подчёркивает — этот период помог ему, сыну партийного начальника, лучше понимать жизнь простых людей. И это помогает ему, руководителю, заботиться о нуждах народа. Вполне по-конфуциански.

Те, кто критикуют председателя Си, говорят, что после XX съезда КПК он забрал себе всю полноту власти и забыл о коллегиальности руководства, совсем как председатель Мао. Но при этом о каком-то развитом культе личности нынешнего лидера говорить не приходится. А медленное, но верное развитие «социализма с китайской спецификой» (по сути, капитализма под партийно-государственным присмотром) не имеет ничего общего с маоистскими «скачками».

Современный Китай видит в культурной революции период хаоса, полностью противоположного нынешнему эволюционному развитию. Но при этом в китайской традиции гармония и хаос взаимно дополняют друг друга, как на символе инь и ян.