Медик из Якутска Зоя Степанова в пандемию потеряла отца и, когда началась СВО, так и не научившись жить с болью утраты и вины, отправилась на фронт. Около года она проработала в полевом госпитале близ передовой, а после возвращения жизнь ее перевернулась, похоже, полностью.

ИА Регнум
Зоя Степанова

В разговоре с главным редактором ИА Регнум Зоя, самая известная якутская медсестра, рассказала о встрече с Владимиром Путиным в Кремле, букете белых роз в окопе, блиндажной эстетике, блинчиках для раненых, новой профессии — и о любви к внукам, младенчество которых она пропустила из-за войны.

«Человек ко всему привыкает»

— Друзья, добрый день. Сегодня у нас в гостях медсестра полевого госпиталя Зоя Степанова.

Зоя, вы добровольно приняли решение ехать на фронт?

— Обдумывала очень долго, целых девять месяцев.

— За это время ребёнка можно было выносить, да?

— Получается так. С самого начала СВО в интернете появлялись видео, где бойцы из-за неправильно наложенных жгутов то истекают кровью, то попадают на ампутирование. И я всё время думала, почему я здесь, если там моя помощь нужнее.

И вот в июле подписала контракт. Позвонила, спросила: женщин принимаете? Они говорят: вы по адресу, но вот такие сложности есть, там трудно женщинам, вы будете находиться на первой линии, вам будет трудно в плане гигиены…

— Вы понимали, что такое первая линия?

— Да. Я говорю: «Всё! Я уже решение приняла». Я, оказывается, из Республики Саха уже восьмая была. Семь девушек уже подписали контракт.

— А ими что двигало, как вы думаете?

— Тоже, наверное, желание помочь нашим ребятам.

— Кто-то из ваших родственников ушел на СВО?

— Нет, не было такого.

— Почему такой интерес был у вас к войне? Сочувствие, чувство сопричастности?

— Я до этого потеряла отца. Хотела всем сердцем помочь ему выздороветь. Но у меня не получилось. И вот до сих пор вот это лежит у меня в сердце… Он в деревне заболел, перевезли в райцентр, долго-долго санрейс ждали, перевезли в Якутск… Но в то время был ковид — и всё, он умер в больнице от осложнений. А меня туда не пускали из-за того, что ковид. Я рвалась, но не пускали.

И, получается, я морально не поддержала отца и физически не помогла ему.

— Вы чувствовали себя виноватой?

— Мне кажется, да.

— И чтобы чуть-чуть облегчить эту боль, вы пошли помогать ребятам?

— Компенсировать, ага.

— И вам легче стало?

— Да, сейчас легче.

— Вы вытаскивали раненых?

— Мы в нулевой зоне. Мы не вытаскивали, командир нашего полка распорядился, что они сами себя несут. На носилках несли пятеро, менялись по очереди. Пять километров было сперва. Первый раз, когда принесли тяжелого раненого, они даже воды не попили. Обратно на передовую ушли уже.

— А этот госпиталь, он находился где?

— Изначально мы стояли в городе Северодонецке. Наш госпиталь работает до сих пор. А параллельно у нас больничный городок был. Работали там анестезиологи, медсестры. И с передовой, когда выходили раненые, мы сразу же их стабилизировали, перевязывали и отправляли в госпиталь, получается.

После того как меня сменили, приехали молоденькие девочки. Разбомбили всех…

— И девочки погибли?

— Нет, в подвале все были, слава Богу… А один раз наш врач, нам ничего не сказав, ушел на передовую. Мы совсем без врача остались. Он вернулся, сказал: «Я знаю, что вы справитесь. Я там нужнее был».

— А что вы делали без него? Вы же просто медсестры.

— Обрабатывали, противошоковые уколы ставили, и сразу же… У нас машины были, УАЗики, и мы доставляли раненых в ближайший госпиталь. Там, где работали и хирурги, и анестезиологи, и другие врачи, — там все были.

— Над вами, наверное, летали дроны, артиллерия работала?

— Работала. В лесу нам дали блиндаж. Без печки, без ничего. Мы всё красиво-красиво сделали, оборудовали как больницу: белая маскировочная сетка была, линолеум постелили. Очень красиво всё.

— Линолеум зачем?

— Там же тазик не поставишь, всё на полу. А земля-то впитывает кровь.

— Когда летали и дроны, и снаряды, вам же было очень, наверное, страшно?

— Привыкаешь. Думаешь: ой, ну и ладно, не по нам. Лежишь, отдыхаешь. Человек же ко всему привыкает. Слава тебе, Господи, в лес они попадали несколько раз — и ровно в нашу мусорку, у нас яма была, туда весь бытовой мусор кидали. И мы всё хотели его сжечь. Лежит вот, думаем: помогли нам, сами сожгли.

— У вас такое чувство юмора хорошее.

— Вот в этот период, мне кажется, я не выжила бы без юмора.

Предки впереди меня

— А какая ситуация для вас была самой опасной?

— Меня отправили в блиндаж, работать на эвакуацию. А мы все, девочки, туда хотели, там интереснее. Интереснее, чем в госпитале. Когда приезжаешь туда, у тебя уже взгляд другой, да. Вот там — на адреналине работаешь, живешь, и все видят, как у меня уже светятся глаза. Только тот, кто видел, это поймет.

В тот день было наступление, накат. Бойцы все туда уехали, ушли. А мы уже к вечеру, что ли, приехали. Начальник эвакуации говорит: очень много скопилось раненых, они промедол уже укололи, отходит уже, от боли кричат, езжайте и забирайте. Найди свой броник, говорит, каску и автомат.

И мы поехали туда по бетонке, на передовую на УАЗике. Уже вечер, темно. А там никого нет. Вообще никого нет. И раненых нет. Все точки вот эти объездили, немножко позвали: эуууу! аууу! Несколько часов там пробыли. Одна машина только проехала навстречу.

Вернулись в госпиталь, а там уже санитары наши, оказывается, всех привезли, всех-всех-всех раненых, очень много было их.

Что с машиной? А машина эта была с первого батальона, там был пожилой водитель, он не услышал, что ли, что раненых вывезли, и он поехал туда. И прямо машину взорвало.

Это первое мое крещение, как бы, получается.

— Чувство долга у вас откуда?

— Ну я же поехала помогать бойцам. Я вообще ответственный человек.

— А как у вас страх проявлялся? Руки дрожали или просто…

— Я в один момент уловила, что у меня руки дрожат. Автомат вот так держу, смотрю небо, контролирую. И коленки дрожат. Не успокаиваюсь… Как бы, себя мобилизовать хочу, но не получается.

— Вы молились, когда ехали туда?

— Я просила своих предков помощи на своем — якутском. Я даже не знаю такие слова по-русски, но просила их быть впереди себя и оберегать меня.

— В православии тоже есть такое. Только ангела просишь: «Ангел мой, ты впереди, я за тобой», как-то так. А вы как-то предков представляли себе?

— Людей XIX, XVIII веков представляла себе. В национальных одеждах. Фантазия такая.

— Помогли?

— Мы отвезли раненого в госпиталь, обратно едем, и прямо перед нами — прилет. Мы вылезли из машины, ждали-ждали, поехали, все целы. Потом оказалось, в тот день танковый обстрел был несколько часов подряд, и нас пытались предупредить, но рация не ловила. И мы ничего не знали. Но уцелели.

И каждый раз, когда я садилась в машину, я вот просила своих предков быть впереди меня. И тогда я почувствовала, что они и правда впереди.

— Так основательно всё в Якутии: снег, предки в этих одеждах из шкуры… Но идти в Донбасс им отсюда далековато. Они почему-то мне видятся в летних этих национальных одеждах. Может быть, у вас, когда в детстве были какие-то альбомы, фотографии ваших предков?

— Да, но там только бабушка, дедушка. Бабушка с маминой стороны была разнорабочая. Дедушка — машинист, ветеран Великой Отечественной войны. Глубже не знаю.

«И сейчас кто-то ждет помощи»

— Если, например, пошло отступление и у вас в блиндаже раненые, которых невозможно перенести, а все снимаются и уходят, вы остались бы с этими ранеными?

— Мы не оставили бы. С собой бы забрали.

— А если бы невозможно было забрать?

— Мне кажется, такого быть не должно. Мы бы на руках носили, на носилках, как-то вытащили бы. Там эвакуационная группа, много ребят. Там взаимопомощь. Всё братское. Там это очень хорошо работает.

— Вы говорили, что вы из автомата никогда не стреляли. Но, если что, смогли бы?

— Наверное, в таких ситуациях — да. Слава Богу, что такого не было. Но если бы надо было, я, наверное, попыталась бы сохранить свою жизнь.

— А если бы не вашу жизнь, а жизнь бойца?

— У вас такие провокационные вопросы! Но мы же в таких положениях не были.

— Были какие-то моменты, когда вам было очень-очень, до слез, жалко бойца?

— Вспоминается одна такая ситуация. Привезли «двухсотых». Констатировали смерть. Я такая вышла, открыла черный мешок, а там бойцы моего возраста с чистыми, перевязанными ранами. Мне показалось, за ними дрон гнался, они получили осколочные ранения, спрятались и обработали свои раны. Но «птичка» все равно их догнала и сброс сделала, и одному попало прямо в сонную артерию, а другому в живот… Большие такие осколочные ранения были, они от этого умерли.

И я целый день себя не могла успокоить. Я пыталась себя успокоить, да, а у меня все дрожало, И целый день я неработоспособная была, потому что плакала. Глаза закрываю, вижу эту картину, представляю, как они там пытались сохранить свою жизнь, прятались, и все-таки вот вражеская «птичка» все равно догнала и убила.

Мне было очень тяжело тогда, очень тяжело. Хотя они были незнакомые мне люди.

— А вы же, наверное, до этого тоже видели мёртвых?

— Да. Но тогда всё, что скопилось, в один день, вот в тот день — всё налетело. Не знаю, может быть, из-за этих белых повязок, потому что белые повязки! Они белые! То есть вот они только их себе нанесли, еще не испачкались… Люди пытались спасти себя… Наверное, воображение, да, представили картинку как живую, да.

И мне часто снятся сны, что по всему лесу ходит раненый. Я к тому подбегаю, пытаюсь что-то делать. К другому бегу, там что-то хочу делать. И столько раненых! Но во сне у меня не получалось ни одному нормально оказать помощь медицинскую.

Я рассказываю врачу про сон. Он говорит: «Зоя, так они, наверное, и ходят. Так это ужасно. И даже, наверное, и сейчас, пока мы разговариваем, кто-то ходит, и кто-то ждёт помощи».

— А знаете, самый распространённый сон солдата — это когда он видит врага близко или танк. Сейчас-то и эти «птицы» снятся, и он хочет стрелять, но почему-то он не может. А ваше оружие — помощь. И он боится, что не сможет применить свое оружие. А вы боитесь, что вы не сможете применить ваше оружие — добрые руки для того, чтобы перевязать и спасти. То есть этот сон у вас и у солдата практически общий.

— Солдаты вам что-то рассказывали?

— Например, Ильичев Дима, мальчик с передовой. Он до этого у нас в госпитале лежал несколько раз с пневмонией, один раз с легким ранением. И говорит, ой, Зоя, вы здесь! Типа такие дружеские отношения. А я говорю: Дима, тебе блины сделать? И он снимает блины на сотовый, говорит, я сейчас маме отправлю. Она не поверит, что моя вторая мама приготовила мне блины!

— Вы чувствовали себя их второй мамой?

— У меня дочка, мне ближе девочки.

— А в детстве вы кем хотели быть?

— Я хотела быть врачом, медиком. Потому что была, как говорят, часто болеющий ребенок. Очень много находилась в стационаре, лечилась. Мимо больницы я ходила в школу — и встречала врача своего. И она всегда обнимала меня: «Зоя, как дела?» И запах лекарства. Так приятно было. Вот такое чувство осталось.

Букет белых роз

— Были такие моменты в вашем блиндаже, когда вы понимали, что боец будет жить, его удалось спасти?

— Да, было. Ну это тот рассказ, который я рассказала при встрече с Владимиром Путиным.

— Расскажите, пожалуйста, об этом для наших читателей. А ролик о встрече они увидят потом.

— Прибежал парень, говорит: там два тяжелых, очень тяжелых «трехсотых» было. У нас уже работа слаженная была в то время. По рации говорим: машину готовьте, — и побежали туда, было близко.

— Вы сами побежали (на поле боя. — Прим. ред.)?

— Сами. Уже темно было. При свете фонаря я увидела оторванные руки, ноги. С моей подругой Леной мы работали на эвакуации. И молча мы уже встали. Противошоковое поставили, забинтовали. И сразу же, когда машина подъехала, мы сразу их эвакуировали в ближайший госпиталь.

По дороге самый молодой, говорит: «Тетенька, я останусь живой, я буду жить?» Говорю: да, ты будешь жить. Говорю, подбадриваю… Он: «Тетенька, тетенька…»

Они в шоке. У обоих оторваны руки и ноги. И они друг друга не видят. Повернуться не могут. Разговаривают: «У меня, по-моему, руку оторвало. А у меня ногу. А ты кто? У тебя позывной как?»

А на следующий день приезжает их командир с букетом роз. Хочу, говорит, лично на вас посмотреть. Приехал, говорит, поблагодарить.

— Они что-то рассказывали?

— Врачи сказали, они остались живыми благодаря хорошей, быстрой работе медиков. Мы быстро эвакуировали их, уколы поставили и быстро увезли. А шунты они уже сами поставили.

— Когда вы помчались туда, не было сомнений, что вас могут убить?

— О, там про это вообще не вспомнишь. Вообще не думаешь про свою жизнь. Там боишься за бойца раненого.

«Ты мне внуков должна»

— Я вами восхищаюсь. У вас до военной жизни были какие-то ситуации, когда тоже нужно было себя преодолеть? Хочу понять, почему женщина из спокойного, снежного Якутска поехала туда, где каждую минуту ее жизнь под вопросом?

— У меня очень тихая жизнь была до этого.

— У вас была тихая жизнь. Вы как будто находились в каком-то постоянном дзене и вышли из него, открыв те черные мешки… Неужели не было какого-то такого потрясения?

— Медицина — это же экстрим. У нас женщины лежали на сохранении, внезапные кровотечения случались. И тоже как-то надо быстро среагировать, быстро всё сделать правильно. Например, да, маточное кровотечение, самое опасное. Когда женщины теряли беременность, мне было очень жалко вообще. Это чувство обострилось с возрастом. Я не могла смотреть, когда женщины теряют своих детей, которых носят под сердцем.

— На горе не могли смотреть? Может быть, и это тоже подтолкнуло вас спасать этих детей на войне, уже — взрослых солдат?

— Может быть. Очень переживала за них. Невозможно их видеть, как они плачут.

— Зоя, а вы счастливый человек?

— Я считаю, да. У меня внуки есть. Ими и живу. Они уже были, когда я ушла на СВО.

— Внуки скажут: «Ничего себе! Мы тут родились, а бабушка, вместо того чтобы нами заниматься, пошла на войну». Дочка так не говорила?

— Она очень хорошо помогла мне адаптироваться после приезда. Мне же хотелось обратно. Что-то очень долго меня тянуло. Я много плакала, собираясь назад. Но она видела, что я страдаю, до этого всяко-разно успокаивала.

А потом говорит: «Внуков ты мне должна! Тебя год не было — смотри, ухаживай за своими внуками». И оставляет нас, закрывает дверь и уходит. А там надо же их кормить, поить — ну и не до слез. Не до воспоминаний.

Она специально так, по-моему, сделала. И очень мне помогла.

— Вам снится война?

— Да, снится. То, что попала в медроту обратно. Там связь еще, сотовый, пытаюсь ловить. И еще: в госпиталь захожу, а там чужая, другая какая-то женщина мне показывает нашу столовую, где мы своими руками красили стены. Вот, она говорит, столовая…

— Не приходилось вам оказывать помощь вэсэушнику?

— Нет.

— Оказали бы, если бы его солдаты перепутали и принесли?

— Наверное, да.

— Почему?

— Ну он же раненый.

— А как вы вообще к врагу относились?

— Я очень… вот вижу когда вот раненых, — злость берет.

Например, знакомого медика, рентген-лаборанта, который всё время сидел в госпитале, он единственный рентген-лаборант, его не отпускали никуда, работал только в госпитале… и прямо на территории госпиталя, возле входа, дээргэшник (участник диверсионно-разведывательной группы. — Прим. ред.) напал на него. И убил.

Он тоже якут. Я с ним познакомилась Ну, один-два раза, ну, переговорили, познакомились, вот так. И вот месяца ещё нету, как его убил дээргэшник возле госпиталя. Прямо такая обида была, что… Злость такая, что они ходят, притворяются своими.

«Побывавшие там понимают больше»

— На встрече с Владимиром Владимировичем волновались?

— Очень.

— Неужели сильнее, чем когда ходили за бойцами?

— Наверное, наравне было чувство.

— Какой наш президент? Как вы его почувствовали? Каким человеком?

— Ну, очень умный человек. У него все на пульте. Он всё знает, все нюансы, так сказать. Очень добрый. Ну, в общем, хороший человек. Очень мне понравился.

— Как вы думаете, папа ваш вами доволен?

— Мне кажется, да.

— И вам действительно стало полегче?

— Да. Я же то, что хотела, исполнила.

— А теперь чем вы будете заниматься, за исключением заботы о внуках?

— Я устроилась на работу, тоже в медицине. Но я еще хотела бы дальше помогать бойцам. Хочу отучиться на психолога. И вообще я хочу, чтобы… это моя, как бы, сейчас мечта… чтобы медики, побывавшие там, переучились на психологов и помогали бы бойцам. Мне кажется, что те, кто был там, понимают больше, чем психологи, сидевшие тут со своими шаблонами, схемами. Те вообще мало имеют представления о том, что происходит в душе у солдата.

— Значит, жизнь только начинается, потому что вы собираетесь поменять профессию. Спасибо вам большое, что вы с нами этим поделились.

— Спасибо, что позвали.