Где имение и где наводнение: как пластическая хирургия — буржуазное, казалось бы, поветрие — сочетается с военно-полевой хирургической практикой? Молодой московский хирург Роман Трубицын регулярно приезжает в один из белгородских госпиталей, чтобы оперировать бойцов с челюстно-лицевыми ранениями.

ИА Регнум
Роман Трубицын

О том, зачем он это делает, почему считает этот опыт бесценным и для чего на самом деле существует пластическая хирургия, он рассказал главному редактору ИА Регнум Марине Ахмедовой.

Долг и желание

— Друзья, добрый день. Пластическая хирург Роман Трубицын — особенный специалист. Он оперирует в Москве, но также работает волонтером в одном приграничном госпитале в Белгородской области и собирает там лица нашим раненым.

Роман, спасибо большое, что пришли. Вы же это делаете, насколько я знаю, бесплатно?

— Да, на добровольной основе. Чувствую какой-то социальный долг, поэтому оказываю помощь.

— Это довольно странно. Пластические хирурги, они же работают, мне кажется, в такой области, которая не соприкасается с войной. Считается, что люди бесятся с жиру, когда идут исправлять свою внешность…

— На самом деле пластическая хирургия была рождена боевыми действиями. Это всё пошло из Британии, с Первой мировой. Тогда был импульс для развития пластической хирургии.

Сейчас в тренде косметическая, эстетическая хирургия. Но вообще изначально пластика родилась как реконструктивная хирургия, как раз для восстановления лиц и других поврежденных участков тела солдат.

— Когда вы приезжаете в госпиталь, встречаете такие «разобранные» лица?

— Разный тип повреждений, разные ранения. В основном минно-взрывные, ожоги, но этим мы реже занимались. Мы оказывали скорее помощь первого этапа, мы не делали полную реконструкцию. Это, скорее, как первичная помощь. Дальше пациента транспортируют в госпиталь более высокого уровня, и там уже оказывается более высококвалифицированная помощь.

— А лицо вообще можно полностью восстановить, чтобы оно было таким, как раньше?

— Можно добиться приемлемого результата. Но сделать вот таким, как оно было, полностью, к сожалению, не получится.

— А на следующих этапах, в госпиталях, должны быть какие-то свои пластические хирурги.

— Они там есть. В госпитале Вишневского, например.

— Чем они отличаются от таких хирургов, как вы, которые занимаются, наверное, в основном женщинами, да?

— Уклоном в военную хирургию.

— То есть они не про красоту?

— И про красоту тоже. Но в основном реконструктивная операция восстанавливает функцию. Например, повреждён нос, и нужно восстановить дыхание. И далее уже эстетика. Но сейчас это идёт бок о бок, методы совершенствуются, хирурги получают очень хорошие результаты.

— Ваше волонтерство в приграничном госпитале помогло набрать новый опыт?

— Конечно. Как говорили греческие основатели медицины, если хочешь быть хирургом, следуй за армией. Поэтому опыт — колоссальный.

— Наверное, это лучшая школа для пластического хирурга.

— Любого хирурга.

— Сфера красоты работает со слоем общества потребления, да? Ну, не пойдет же простая женщина, продавщица делать себе подтяжку лица или еще что-нибудь? Почему-то все-таки вас касается СВО?

— Ну, опять же, я чувствую социальную ответственность. Я получил образование в этой стране, и мне хотелось бы хоть как-то отдать долг. Поэтому я принял участие в работе медицинской службы.

— На вас увиденное в госпиталях не произвело какого-то губительного впечатления?

— Нет. Скорее, закалило — морально и эмоционально.

Разум должен быть на первом месте

— Вы помните свои первые ощущения, когда вы попали в госпиталь?

— Я знал, куда я еду, и у меня не было никакой растерянности. То есть я приехал и начал работать. Также я ассистировал другим хирургам других специальностей. Это дало мне больше уверенности в обычных операциях, которые мы выполняем в Москве.

— Бойцы на первом этапе в основном бывают без сознания, да?

— Кто-то поступает на аппарате ИВЛ, но в основном — в сознании. Но они обезболены, они нормально себя чувствуют. Качество медицинской помощи довольно хорошее.

— И вы не подходили потом к бойцам, которых вы оперировали?

— Нет, чаще всего их сразу эвакуировали на другие этапы…

— Если ваш пациент посмотрит наше с вами интервью, он и не догадается, что именно вы были тем хирургом, который им занимался? А вам это не нужно?

— Мне бы хотелось видеть (результат операции. — Прим. ред.) в отдалённом периоде. Но, к сожалению, всё поставлено на очень большой поток, на очень быстрый. При всём желании не отследишь этого пациента.

— Вы знаете ещё пластических хирургов из сферы красоты, которые тоже бы поехали просто предложить свою помощь?

— Знаю, да.

— Их много?

— Ну, наверное, не очень. Просто у них хватает работы в Москве.

— То есть неделя, которую вы тратите на бойцов, для какого-то московского хирурга — серьёзная потеря финансов?

— Да, да. Но это — во-первых. А во-вторых, туда даже при большом желании попасть тяжело.

— Но вы попали?

— Я высказал очень (Роман делает ударение на этом слове. — Прим. ред.) большое желание. Был настойчив.

— Вы получили новый профессиональный опыт. В чем-то еще вы изменились после этой работы?

— Думаю, что и в каких-то морально-волевых качествах я изменился, закалился, стал более хладнокровным, но — в хорошем смысле. То есть могу без стресса выполнять более тяжелую операцию — и не переживать, и делать работу более качественно.

— Когда вы только начинали, были какие-то эмоционально острые моменты?

— В самом начале хирургической карьеры — конечно. Особенно переживал из-за первых осложнений. Ну, к сожалению, у всех они бывали. И было довольно тяжело справляться. Но если не справишься, ты и дальше не сможешь работать.

— Помните, когда особенно жалко было раненых? Или даже больно за них?

— Жалко, конечно, практически всегда. Но ты учишься управлять своими эмоциями. Разум должен быть на первом месте. Морально себя готовишь, прорабатываешь какие-то моменты. Ты же понимаешь, зачем ты здесь, какова твоя функция. И это облегчает твою работу.

— Ну, наверное, тому хирургу, который отрезает сразу две ноги и руку в придачу, тяжелее, чем вам.

— Да. Я общался с травматологами, и это очень тяжело на них влияет.

— Да? Они этого никогда не показывали при мне, шутили.

— Ну, это естественный механизм защиты, и очень хороший механизм. Поэтому, когда человек шутит на эту тему, не надо воспринимать его каким-то… хладнокровным. Это нормально. Он себя защищает тогда, чтобы продолжать работать, выполнять работу качественно.

— Одному парню 23-летнему, такому крепкому, сильному, отрезали две ноги и руку. И приехал его отец, сказал хирургам: я его на ручках буду носить, вы только его спасите. И это на них очень сильно повлияло, и даже на меня это сильно очень повлияло.

— Ну, помощь оказывается, на самом деле, всем одинаковая. Если бы он не попросил, все было бы сделано также.

Красота на бессознательном уровне

— Здесь, в Москве, с чем к вам приходят люди?

— Я занимаюсь в основном эстетической хирургией лица. Это омолаживающие операции. Отопластика — это операции на ушах, ринопластика, веки. В основном вот этот спектр. Подтяжки лица.

— К ним относятся, конечно, все скептически. Якобы они деформируют лицо, делают его каким-то неестественным.

— На самом деле, нет. Это зависит от мастерства, от вкуса хирурга. Можно делать изменения, при которых лицо не будет выглядеть оперированным, но при этом оно будет выглядеть моложе.

— Как вы считаете, это человечеству надо? Извините за такой вопрос…

— Нет, это абсолютно нормальный вопрос, я себе его задавал много раз. Я считаю, что надо. На рынке труда женщина должна выглядеть привлекательной. Статистика показывает, что возрастных женщин, простите за такую прямоту, принимают на работу с меньшей охотой, чем более молодых.

— Но это же говорит об изъяне общества, на мой взгляд.

— Есть биология…

— Согласна. Но если общество не принимает возрастную женщину, дискриминирует ее — это же общество должно исправляться. Оно не должно так смотреть на людей. По факту же старается исправиться несчастная женщина, которая пытается себя улучшить под ножом.

— Это самая злободневная тема для разговора. Поведение человека диктуется многими факторами. Огромный фактор — биология. Человек может анализировать лицо, допустим, женщины, и оно покажется ему — на бессознательном уровне — непривлекательным. Он этого не скажет, но сделает так, что она с ним работать не будет.

— Понятно, мы что-то считываем по внешности, приятен нам этот человек или не приятен.

— Да, и мы можем это считывать неосознанно.

— Но не из-за возраста, а из-за просто индивидуальных черт.

— Черт, которые являются и показателями возраста тоже.

— Но возраст же — не недостаток!

— Это не недостаток. Просто если человек страдает от этого, мы это поправляем. Мы же не будем исправлять все общество. Что я могу с ним сделать?

Репродуктивная красота

— Но почему вместо того, чтобы человеку в возрасте оказывать особое уважение, его просто дискриминируют за то, что ему на 10 лет больше, чем хотелось бы?

— Опять же, в защиту общества… если оно воспринимает какое-то лицо, ну, можно сказать, с какой-то ноткой негатива, это не потому, что оно такое злое. Это биология диктует свои правила. Считается, что красивое, привлекательное лицо — это здоровое лицо. Это лицо человека, который будет участвовать в размножении. Простите, что я об этом говорю, но так и есть. Да, и это лицо считается привлекательным, а значит, с ним можно сотрудничать.

— Я понимаю, что это всё-таки мужская точка зрения… Мужчине подсознательно важно, чтобы женщина, которую он берёт, находилась именно в этом репродуктивном возрасте.

— Ну, по сути, да. Привлекательные черты ему нужны.

— То есть это всё равно навязанная мужская точка зрения? Я не феминистка вовсе.

— В какой-то степени да. Но женщины не только для мужчин выглядят хорошо, но и для других женщин. А может быть, и в первую очередь для других женщин. Так что здесь не только мужчины виноваты, так скажем.

— Здесь я соглашусь. Но, допустим, женщина даже попадает к какому-нибудь искусному хирургу, он делает всё так, чтобы это было незаметно. Просто стирает следы времени. Но всё равно же видно, сколько ей лет.

— Не обязательно. Очень много у меня примеров, где вы не сможете назвать возраст. Вы назовёте цифру меньше, сильно меньше. Да.

— Вы мне потом покажете. Я даже готова с вами поспорить. Я стопроцентно отгадаю возраст, потому что, ну, мне кажется, что выражение глаз серьезно его выдает. Ну нельзя же вставить новые глаза?

— Нет. Выражение глаз может быть живым и в 70 лет…

— Ну неужели я не пойму, что женщине 70 лет? Её же аура старости уже окружает.

— Есть пациенты, которым около 50, но они выглядят на 38. Вы точно ошибётесь.

— Хорошо, я готова с вами спорить на шоколадку.

— Договорились.

Уютные бабушки уходят в прошлое

— Сейчас очень много скандалов, связанных с пластическими хирургами. Почему так? Это что, они действительно как-то некачественно делают свою работу или просто выходят в эфир какие-то отдельные случаи, и нам кажется, что это…

— Мы мало знаем на самом деле об этих скандалах. Видим конечный результат. Мы же не знаем, куда пациент обращался после операции. К тому же, я абсолютно убежден, большинство хирургов работают качественно и старательно. А от осложнений не застрахован никто. Я думаю, не стоит, в принципе, обнародовать такие вещи. Мне кажется, всегда легче договориться с хирургом, да и хирург в большинстве случаев пойдет навстречу пациенту.

— Ну, такая информация — это я уже как главный редактор новостного агентства говорю — довольно популярна.

— Это часто касается звёзд, знаменитостей. Поэтому всё это обсуждается.

— «Так вам и надо», да? Когда на это смотрят люди, у которых нет миллиона для того, чтобы сделать себе подтяжку лица…

— Да. Такая мысль может быть у них.

— Ну да: нечего было идти, надо было стареть естественно.

Но вот, знаете, я просто очень страдаю, потому что исчезли бабушки. Недавно была в Донецке, ехала на машине по одному двору пятиэтажки, а там деды играют в домино. Представляете? Где, где еще можно увидеть дедов, играющих в домино? И там еще, знаете, на двух лавочках сидят бабушки вот в таких платочках. И это просто одно умиление!..

— Но это связано с детскими эмоциями.

— Да. Но просто жалко терять таких бабушек. Получается, если пластическая хирургия будет развиваться и станет общим местом, то у нас уже не будет бабушек.

— Бабушки — это вопрос сложный. Сейчас человек в возрасте 50-60 лет, он же выглядит лучше и здоровее, чем раньше. Это связано не только с пластикой, но и с трендами в медицине на оздоровление, на похудение. Поэтому, ну, если у меня не будет бабушки вот такой формы округлой, я не пожалею. Это же плюс для неё.

— А какая у вас, кстати, бабушка?

— Ну, у меня традиционная бабушка.

— Вот видите! Вы бы её променяли на такую бабушку, которая выглядит, как Орнелла Мути?

–Нет. Ну, это же моя бабушка.

— Она никогда не хотела себя улучшить?

— Она мне вообще сказала: «Рома, может, ты нормальным врачом станешь?»

Красота — усредненный параметр

— Нормальный врач — это, который лечит болезни, да?

— Да.

— Эстетический дефект — это болезнь?

— Много разговоров на эту тему. Как это ни называй — болезнь, дефект, несовершенство, но если человека это беспокоит, почему ему не помочь? Большинство пациентов, которых ты оперируешь, — довольны. Они довольны, что они это сделали, и я доволен.

— Я недавно ехала в лифте с одной женщиной, медиаменеджером. Ей кто-то позвонил по телефону, предложил какого-то человека взять в ведущие. И она сказала: «Пусть себе сначала зубы вставит новые, виниры, и сделает подтяжку лица!» Это про мужчину. И я, знаете, прямо опешила. Это не слишком жестоко по отношению к людям?

— Просто вот в этой индустрии, в телевидении — высокие требования. Ведущий должен выглядеть безупречно.

— А почему? Я хочу, я готова, я хочу смотреть на 60-летнего ведущего. Вот Дроздов, да? Он постарел естественно…

— У Дроздова свой имидж. Это харизма, это другое.

— Харизма — это и есть красота, разве нет?

— По исследованиям, на восприятие человека больше влияет харизма, чем внешность. Харизма — это комплекс факторов, это поведение, в первую очередь его уверенность. Если у тебя нет очень привлекательной внешности, но есть харизма, то ты в плюсе всегда.

— То есть ты можешь быть крокодилом, извините, но если у тебя есть харизма, то ты всё равно привлекательный.

— Абсолютно так, да.

— А если, наоборот, ты красавец, но у тебя вообще нет харизмы, то ты тогда не привлекательный?

— Если сравнить с человеком с харизмой — менее привлекательный.

— А в чём тогда… что тогда красота?

— Красота, если мы говорим о физической красоте, — это усредненный параметр. Если наложить, допустим, все лица людей европейской расы друг на друга, вы получите усреднённое лицо, и это лицо будет красивым. Вы поймёте сразу.

— Вот, кстати, как-то я разговаривала с одним пожилым художником. Ему было лет 70, и он поделился воспоминаниями из своего детства. В автобус вошла очень красивая женщина. И на неё все обернулись, и она сидела просто как статуя, потому что, по его словам, она ощущала свою красоту как тяжёлое бремя. Я всё пыталась вообразить ту красоту. Вы когда-нибудь видели такую красоту?

— Это индивидуальная красота. Для него она могла быть совершенством.

— Весь автобус повернулся…

— Значит, это тот идеальный облик, который является усредненным обликом. Я думаю, так.

— Но это только внешность, как вы думаете?

— Нет. Харизма.

— Но как ее почувствовать? Вот она просто вошла — и все.

— Уверенность. Она же вошла, ровный стан, подбородок вверх. Уверенна и хороша, и чувствует это, и все чувствуют это.

— А женщины, которых вы, например, прооперировали и довели до какого-то близкого к идеалу стандарта, и они уже и выглядят моложе, и черты лица у них вписываются в этот стандарт… К ним приходит эта харизма? Или это природное?

— В какой-то мере да. Приходит уверенность. А харизма — это же уверенность.

— Ну, а вы все-таки видели какую-нибудь настолько красивую женщину, которая заставила бы вас обернуться?

— Сложно сказать. Я об этом не думал, но, наверное, нет.

Зачем вы, мальчики, красивых любите

— А вы, наверное, вообще людей красивыми не видите? Профессиональная деформация?

— Нет, я вижу красивыми. Почему? Я вижу. Но часто какое-то малейшее несовершенство задевает.

— А вам нравятся люди, которые некрасивы, там, кучу всего можно было бы исправить, но у них — душа, глаза светятся.

— Да, и я никогда не скажу, что у них что-то не так. Это, во-первых, неэтично. Во-вторых, человек должен сам предъявить свои жалобы тебе, и только тогда вы решаете, над чем работать.

— А вот вы какую девушку предпочтете: у которой добрый свет в глазах, но она просто средняя, и вы бы нашли в ней миллион недостатков, которые можно было бы исправить. Или вот уже прооперированную до идеала.

— Я женат (улыбается). А так, в целом, если у девушки будут какие-то операции аккуратные, красивые, я ничего не буду иметь против.

— Это понятно, а предпочтёте-то кого?

— Я бы предпочел первый вариант, но чуть-чуть улучшенный.

— Понятно. Не могу не спросить про жен футболистов. Это прямо мем, и над этим все смеются. Смотришь на разных женщин, у них имена разные, даты рождения разные, но все они — клон друг друга…

— Это современный стандарт внешности.

— А это разве красиво? И почему они все так похожи?

— Да, это тренд. Нос чуть курносый, лицо заостренное, скулы слегка наполненные, брови слегка вверх. Вот. Но это стандарты европейские. У корейцев другие тренды.

— А какие?

— Я видел тренд на лопоухость. Это считается более привлекательным. Я этот тренд не одобряю. Мне он не нравится.

— Ну а мы-то почему именно вот этот свой тренд выбрали, как вам кажется? Откуда это вообще пришло?

— Это связано с соцсетями. Instagram (принадлежит корпорации Meta, признанной экстремистской и запрещенной в РФ. — Прим. ред.) преимущественно.

— Но это же не исконно русское, да?

— А что есть исконно русское?

— Ну, как мы себе представляем лица из старых советских сказок. Русская краса.

— Так они же все красивые — лица из сказок.

— Но красивые по-другому.

— Примерно всё то же. Они стройные. Заострённые лица. Почти все.

— А почему в соцсети зашел именно такой тренд? Это случайность?

— Это биология. Люди любят красивые лица. Что бы вы не делали, вы все равно будете любить красивые лица.

Кастинг неизбежен

— Мне эти лица красивыми не кажутся вообще.

— Просто вы устали от этого. Вы это видите постоянно. Вам уже хочется чего-то другого, поестественнее. Да, просто устали. Я уверен, когда вы увидели это первый раз, у вас был вау-эффект.

— Конечно, не было! И мне казалось, что это чересчур, и это именно что неестественно.

— Значит, у вас особенный вкус. А большинство людей любят эти лица. Сейчас, опять же, мы будем отходить от этих трендов, будут другие.

— А какие, как вам кажется? Вот вы же предчувствуете, наверное, тренд?

— Да, сейчас упадет спрос на какие-то экстремальные заострения в лице. Будет проще, более естественно. Потом вернется опять в ту сторону, так все и будет меняться.

— А что будут делать люди, которые себя уже улучшили, и тут новый тренд?

— Ну, многие косметические процедуры исправимы. Все объёмы, которые добавляют, можно убрать. Не полностью, но филлеры, например, можно частично убрать. Губы, которые все обсуждают постоянно, частично можно тоже убрать, сделать меньше. Будет примерно, как было.

— То есть люди становятся заложниками, вот прямо такими физическими заложниками трендов?

— Ну, «заложники» — звучит устрашающе. Просто есть спрос, будет предложение.

— А вот как вам кажется — зачем женщины хотят быть одинаковыми?

— Потому что это опять биология. Все будут стремиться к одному среднему стандартному лицу. Стандартное не должно нести в себе оттенок чего-то плохого. Стандартное — это не всегда плохо.

— Тогда объясните мне: вот, допустим, я мужчина. И вот я знакомлюсь с одной, она — вот такая, со второй, она — вот такая, и с третьей, и с четвертой, и с пятой — и они одинаковые.

— Сначала он выбрал их по внешним данным. Они же все у него одинаковые. Я думаю, все одинаково красивы для него. А потом он уже оценит, что у них в душе, как они размышляют и так далее. Да, поэтому он выбрал, сколько там, три или четыре одинаково красивых девушки. Потом уже отобрал. Отсев. Кастинг.

— Душевные качества — это не красота?

— Не биологическая красота. А вот это выражение старое — красота в глазах смотрящего. То есть это твой вкус. Если соответствует твоему вкусу, ты будешь считать его красивым. Если нет, то нет. Но если вы сделаете внешность на пять лет моложе, я думаю, никто от этого не пострадает.

— Абсолютно точно. Нет, я вообще не противница. Я считаю, что это супер, когда у женщины есть возможность изменить себя. Я же вижу, что даже женщины, у которых нет средств, они каким-то образом… клеят себе ресницы, стараются.

— Ну, это исключительно человеческое, да.

— Единственное, о чем я могу в этой области пожалеть — о том, что эта тема — социальная. Да, это очень дорого стоит, и не под силу каждой женщине оплатить это все.

— Цены на самом деле очень сильно варьируются. Мы всегда можем пойти навстречу пациенту. В целом есть законы рынка, и есть средняя рыночная цена. Если у хирурга очень много пациентов, конечно, он будет повышать цену, чтобы отсеять поток. Либо же какой-то хирург может работать по невысоким ценам принципиально, и он хочет, чтобы эта хирургия была доступна. Я знаю таких людей.

— А почему они так выбирают?

— Они же не только о деньгах думают. Многие пластические хирурги, я думаю, большинство, вкладываются душой, силами и деньгами тоже в свою работу. Обучение стоит очень дорого. Кто-то те же инструменты купит. Всё это недешево. Люди вкладываются. И стараются. И они делают это не исключительно ради денег. Потому что, если ты фиксируешься на деньгах, то ты забываешь о результате, о качестве работы.

Санкции не помеха

— Санкции коснулись пластической хирургии?

— В основном шовного материала и эндоскопического оборудования. Но в целом рынок адаптируется, и все нормально. Заменили поставщиков, нашли альтернативное оборудование.

— А это правда, что в России более развиты и пластическая хирургия, и косметология, нежели в Европе? Что там как раз общество другое, и женщина не заморачивается?

— Судя по всему, да. В России это очень востребовано. У нас хорошие результаты. И много талантливых хирургов.

— Можно ли сказать, что у нас в стране культ красоты?

— «Культ», опять же, — очень громкое слово. Я могу сказать только то, что это направление очень востребовано. Я не считаю это минусом. Мне кажется, это, наоборот, очень хорошо.

— Но про Корею-то можно сказать, что у них культ красоты?

— Я не думаю, что каждый может себе позволить там пластику. Там она у них и дороже, и там очень большое расслоение в плане доходов.

— Я знаю, что многие косметологические аппараты производятся в Европе. И импланты производятся в Европе. Но европейским женщинам не так важно, как нашим, как они выглядят. Так для чего тогда они это все изобретают, производят?

— Ну, рынок, для продажи. Ну, не знаю, может, для рынков США, потому что у них это тоже востребовано.

— А мы сами не производим импланты, нити?

— Импланты — нет, шовный материал — да.

— Если бы санкции коснулись очень жёстко пластической хирургии, то все бы ходили с естественными формами?

— Возможно, да.

Красивый не равно «духовно бедный»

— Вы в свою жену за красоту внешнюю влюбились?

— Ну, как мы уже говорили, отбирают (мужчины) по этому принципу. Я же не буду жить с человеком, который мне внешне «не очень». Хотя я абсолютно убежден, что люди, которые живут со своими женами довольно долго, не считают своих женщин некрасивыми. Может быть, они сами их наделяют качествами красоты физической.

— Но вот это наше злоупотребление пластической хирургией или косметологией — не приведёт ли к тому, что мы разучимся находить человека просто душевно красивым?

— Ну, во-первых, злоупотребление всегда приведет к чему-то нехорошему. Во-вторых, опять же, если человек хорошо выглядит, красиво, это не означает того, что он духовно пустой, бедный. Мне кажется, это стереотип.

— Ну, мне кажется, что если женщина пошла и себе сделала брови до висков…

— Но можно сделать аккуратную коррекцию…

— …И лисьи глаза, и нос подняла, потому что это модно, и что-то еще с подбородком сделала. Мне сложно этого человека воспринимать как интеллектуально одаренного.

— Это опять-таки стереотипы!

— Спасибо вам большое.

— Вам спасибо!

— И спасибо за то, что вы помогаете нашим бойцам.