Семья бойца с позывным Судья: «Любить Родину надо с детства учить»

В соцсетях и СМИ широко разошлось видеообращение к родным, записанное Магомедом Абдуллаевым, бойцом штурмовой роты 136-й бригады ВС РФ. Эта запись останется одним из самых впечатляющих видеодокументов в истории СВО — памятником исключительного духовного мужества российского воина.

Магомед поздравлял родных с Новым годом, а по сути — с невероятным достоинством прощался с ними. Почти месяц он пробыл в земляной «норе» — так он называл свой боевой пост, подземное укрытие площадью метр на метр сорок, над которым почти беспрерывно летали дроны: он был там, чтобы по звуку определять присутствие различных летательных средств противника. Шансы выжить на холоде, голодным, в неподвижности и одиночестве под прицелом беспилотников были ничтожны.

Но все-таки его запредельная вахта завершилась не менее исключительным возвращением. Магомеда Абдуллаева сумели эвакуировать с территории врага, и у него — истощенного, с обмороженными ногами — хватило выдержки не только пройти десять километров под обстрелами, но и поддерживать своего тяжелораненого спутника.

Адресаты этого видеописьма — родные Магомеда — рассказали главному редактору ИА Регнум Марине Ахмедовой, что они чувствовали в те дни, когда пропала связь с их сыном, мужем, во что верили и каким, по их мнению, должен быть мужчина, защитник Родины.

Ежеминутная молитва

— Друзья, добрый день. Сегодня мы в гостях у семьи героя СВО Магомеда Абдуллаева. Вот его папа, мама и жена. Как вы его отпустили на войну?

Абдурахман Абдуллаев, отец Магомеда: Он военный человек. Контрактник, десять лет уже. Это его работа.

— И вы хотели, чтобы он пошел?

Абдурахман: Ну он же не маленький ребенок. Он, наверное, лучше знает, что делать. Он с высшим образованием, но по своему образованию не пошел, пошел на военную работу.

— Как он сообщил вам, что уходит на войну?

Абдурахман: Сначала же никто не знал, куда они едут.

Сапият Абдуллаева, жена Магомеда: И когда уже батальон там собрали, уже потом мы узнали, что началась спецоперация.

— А вы что думали тогда о спецоперации?

Абдурахман: Ну надо же фашистов убрать. А для чего наши деды воевали?

— Вы прямо так к ним и относитесь, как к фашистам?

Абдурахман: Они и есть фашисты. Если бандеровские (в честь Степана Бандеры. — Прим. ред.) парады делают, это для чего?

— Сын что-то такое рассказывал?

Патимат Абдуллаева, мать Магомеда: Если бы не мы сейчас, они бы напали на нас, он так говорит.

Абдурахман: Нацизм и фашизм надо уничтожать везде. Это самое плохое в жизни. Это завистники.

— В городе как относятся к спецоперации?

Абдурахман: Нормально относятся.

Сапият: Как к службе обычной.

Абдурахман: Надо свою Родину, свою землю любить в первую очередь. И детей надо к этому воспитать: чтобы любили свою Родину и землю. И не предавали никого.

— Вы как-то учили своего сына любви к Родине?

Абдурахман: Любить Родину надо с детства, вот с таких лет учить. Чтоб старших уважал. Ну у нас как? У нас учат, чтоб старших уважал. В школу, со школы, тренировки, домой. Чтоб лишние вещи не творил, не шумел нигде. Вот так и обучаем.

Сапият: И слабых защищать…

— Сапият, вот ваши с Магомедом дети — вы их учите защищать слабых?

Абдурахман: Слабых защищать надо в любом месте.

Сапият: Да, мы хотим, чтобы они их как-то защищали — тех, кто слабее. Нельзя обижать их, говорим. Все равны.

— Если в школе, например, кто-то сильный бьет слабого, вы своему сыну говорите, чтобы он вмешивался?

Абдурахман: Да. Надо защищать его, надо объяснить. Надо объяснять, что нельзя драться. Он слабее тебя, младше тебя. Нельзя мучать его. Даже Нурмагомедов Хабиб (чемпион по смешанным единоборствам. — Прим. ред.) драться не идет просто так. Внуки у нас очень умные, башковитые ребята. И если мой внук виноват, я его должен наказать как-то, чтобы он в другой раз не делал этого поступка. Детей как воспитывают? Вот так. Одним днём же не воспитаешь их.

У нас оба сына на спецоперации. Старший младшему говорил: «Ты давай домой езжай». Он говорит: «Почему я домой? Ты сам езжай, если хочешь». И оба поехали на фронт. Мы говорим, пусть едут. Пусть защищают.

— Там же опасно.

Патимат: Мужчины опасности не должны бояться. Не знали же мы, что так будет. На автостанции, перед поездом, они уезжали — все провожали. Весь город провожал с нами.

— Вы плакали?

Патимат: Ну да. Чего не плакать? Не знаем же, как всё обернется. Но он выжил…это он чудом выжил.

— Вот вы на целый месяц потеряли с ним связь. А до этого он как-то сообщал?..

Патимат: Да, когда уходил, он сказал: «Нас заводят на 10 дней. У меня связи не будет 10 дней».

— И как вы эти 10 дней жили?

Патимат: Ну он сказал связи не будет 10 дней. Мы спокойны были, раз он так сказал. Потом уже одиннадцать, двенадцать. Нету, нету, нету. Потом уже вообще тяжело стало.

— Вы молились?

Патимат: Ну да, днем и ночью. Весь Дагестан же молится, коллективные намазы делаем.

— Я сейчас начинаю осознавать, что город сейчас, наверное, молится каждую минуту. Как вы проводите коллективный намаз?

Патимат: Каждую минуту молятся, да. И в мечетях, и везде за них — только так. У нас там (на работе. — Прим. ред.) есть специальная молитвенная комната, вот туда заходим и молимся.

— И всё это — матери?

Патимат: Всё матери.

Абдурахман: А вы знаете, сколько матерей своих детей не могут найти? У меня годами, друзья есть, своих детей не могут найти. А если одна «Баба-Яга» или что-нибудь одну «лимонку» там кинули бы, его (Магомеда. — Прим. ред.) тоже потеряли бы. Там же такое место было, всего двести метров от этих… украинцев. Украинцев даже не скажу. Украинцы, они люди нормальные, живут себе, пашут и так далее. А это — фашисты, наёмники.

Патимат: Там простые русские люди, которых Путин должен был защитить, как мы поняли.

— Вы имеете в виду украинских мирных жителей?

Абдурахман: Да, мирных жителей. Простых русских людей, которые потеряли всё. И дом, и скот. Ну всё они потеряли.

— И вы за них тоже молитесь? А кто-нибудь, кроме вас, в этом городе молится за украинцев?

Патимат: Да.

Абдурахман: Они все молятся за них. За нормальных людей надо молиться. Их надо жалеть.

— А вот можно еще такой вопрос… Вы читаете какие-то молитвы на арабском. А есть молитвы на русском или на своем аварском, от сердца?

Абдурахман: Конечно, мы же по-аварски дуа (личная просьба мусульманина на родном языке, обращение к Аллаху. — Прим. ред.) делаем. Например, дуа читаем на аварском языке, не обязательно на арабском.

Патимат: И на своем языке, и на русском бывает. Мы просим Аллаха, чтобы он их сохранил, чтобы вернул детей домой живыми. Мы просим, чтобы им Аллах помог. Вот так. И каждый день, вот эти три года, днем и ночью я прошу Аллаха.

Москва — это тоже Россия

— Вы бы предпочли, чтобы он не ходил воевать?

Патимат: Он меня слушаться не будет. Это же моя работа, он говорит. И младший тоже. Младший в Сирии тоже был.

Абдурахман: А как? Оттуда убежать, домой прийти, с опущенной головой перед людьми ходить? Зачем? Продавать и предавать свою Родину?

— А Родина — это Дагестан или Россия?

Абдурахман: Дагестан не Россия, что ли? Нормальные дагестанцы никогда не мыслят так. Мы все — россияне. Я и за границей бывал, и там бывал, и на Украине — везде бывал. Но нормальных людей надо уважать. Уважать же надо их. А Дагестан тоже Россия, какая разница? Нам надо фашизм останавливать. Путин правильно делает. Я с первого дня этого человека уважаю.

— А вот ваша жена плачет…

Абдурахман: Ничего страшного. Главное, чтобы наши дети были живы, здоровы. Они защищают свою Родину. Если фашистов сейчас не уничтожат, они дальше пойдут. А кто хочет, чтобы они в Россию пришли, Москву уничтожили или что-то? Москва тоже наша. Она же Россия.

— Дагестанцы в любом случае стали бы защищать Москву?

Абдурахман: Дагестанцы в любое время стоят за свою землю, за Россию. Хоть и дальняя Сибирь — это наша земля. Калининград не наш, что ли? Если кто-то обидит, мы обязаны помогать.

— А вас кто так воспитал, что вы так думаете?

Абдурахман: Нас Родина воспитывала. Как кто воспитывает? Родители. То, что дети сейчас телефоном играются, мультики смотрят…. нет, их надо воспитывать: вовремя вставать, молиться, вовремя в школу. Со школы домой. Накормить их, следить за ними надо.

— Когда идёте по улице и встречаете мать солдатскую, вы её узнаёте?

Патимат: Ну да, мы же дагестанцы, в городе друг друга знаем. Первое, что говорим при встрече: звонил Мухаммад? звонил Ибрагим?

— Значит, если зайти в мечети во время намаза, то можно с уверенностью сказать, что процентов семьдесят людей молятся о своих сыновьях и братьях?

Абдурахман: Все сто процентов молятся за них. Чтобы они все живы и здоровы были и пришли домой.

— Вы согласились бы, чтобы ребята вернулись, но там, на Украине, чуть-чуть бы осталось фашизма, но зато они поскорее бы вернулись.

Абдурахман: Нацизм надо убрать, с земли надо стереть его.

Счастье — это когда детям весело дома

— И вот закончились эти 10 дней без связи с сыном. И вы уже начали, я так понимаю, с ума сходить?

Патимат: Всё время только одна мысль: что там, как там. Твоё дитя, твой ребёнок… Ночью просыпаешься, больше не спишь уже. Читаем, читаем, просим Аллаха. Вот единственное, о чем просила Аллаха: чтобы сохранил сына, чтобы вернул.

— Ведь получается, что ваш сын выжил в нечеловеческих обстоятельствах.

Патимат: Это все молитва…

Абдурахман: Родители будут молиться и за своих, и за других детей тоже молятся. Чтобы все живы-здоровы домой приехали.

— Всё-таки какое качество Магомеда позволило ему выжить?

Абдурахман: Он с первых дней воюет, он же знает, что такое война. И не просто воюет, он штурмовик с первых дней.

— Но если нет еды, нет воды, время течёт бесконечно, помощь не идёт, непонятно, когда это всё закончится… Всё-таки надо быть сильным духом….

Абдурахман: Дух есть у него. Он сам спортсмен бывший. Он сделает всё, чтобы выдержать.

Патимат: Лишь бы не отступиться, не облажаться. Для него это честь такая. У него такой характер. Он всегда, с детства, таким стойким был. Сказал — сделал, так было. Но мне у него еще спросить надо, как это он все выдержал.

— По телефону не смогли спросить?

Патимат: Нет, потому что он слабый еще был вначале. Сейчас уже лучше. Вот ноги чуть-чуть у него сейчас тоже болят. Когда приедет, посмотрим. Он особо не любит много рассказывать тоже. Но всё равно, когда один на один увижу, мне придется ему эти вопросы задавать: как тебе это удалось? Что там было?

Абдурахман: А что делать? Здесь сверху стреляют. Выйти не можешь, тебя могут убить. Ветки его спасали, он сказал, от этих птичек, дронов…

— Можете вспомнить ваш самый счастливый момент, когда сыновья были маленькими?

Абдурахман: Хорошо вспомнить… Если дети хорошо веселятся дома, и всего в достатке, и в школу идут, и с занятий приходят. Когда они дома и всем довольны — это же хорошо.

Магомед в спортшколу ходил. Утром в шесть часов вставал, бегал, занимался. Младшего он воспитал, можно сказать. Я их пальцем никогда не трогал и не ругал. Сажал за стол, объяснял, что вот это плохо, а вот это хорошо. Однажды маленькие пришли, матом ругаются дома. Я говорю: ты знаешь, что такое это слово? Он говорит: нет, папа. Я говорю: это плохое слово, нельзя говорить больше. Вот так и обучали.

— И не наказывали вообще?

Абдурахман: Нет, вообще не наказывали. Зачем их наказывать? Их наказание было — учебник в руку, и допоздна читать, зубрить стихотворение или что-то рассказывать.

— И что, прямо зубрили стихотворение?

Абдурахман: Зубрили. И потом рассказывали.

Магомед отличником был в школе. Потом его двоюродная сестра тоже была отличницей. Ее дядя, директор школы, поставил ей специально «четверку», чтобы золотую медаль не дать. Чтобы не сказали, что он своей племяннице дал.

Нельзя жить с опущенной головой

— Как проходили ваши дни дома, в ожидании? Наверное, тут было очень мрачно?

Абдурахман: Мрачно. Я так скажу: я инвалид сам, иногда за рулем еду, вот слёзы текут. Родительская душа как болит? Это любой отец или мать должен понимать. Вот так и проходило. Терпение нужно. Терпение. Мы уже три года терпим.

— Сапият, а вы как себя чувствовали?

Сапият: Безвыходно, можно сказать. Потому что это служба, он не может ее бросить. Сколько-то дней писали в мессенджеры, смотрели, на связь выходит или нет. И каждый день мы просили у Всевышнего, чтобы он оказался в живых.

Патимат: Старшина его роты с первого дня рядом с ним воюет. Командир роты тоже, по-моему. Он говорил, мы как братья, мы — семья. И мы думали: если братья, семья, они не должны были его бросить.

Сапият: Мы связывались с его командиром, он говорил, что всё там нормально. Они выполняют задачу, живы-здоровы. Потом, когда он уже вышел на связь, он нам отправил вот эти видео, и они как-то разлетелись. Тогда мы и узнали, что он пережил.

Абдурахман: Но ничего, пережил человек. Он духом сильный. Он очень сильный. И сдаваться не должен!

— Он не должен сдаваться потому, что он дагестанец? Или вы его так научили, что ты мальчик, ты не должен сдаваться. Или потому, что он понимал, что он с фашистами сражается?

Патимат: Да, у нас, дагестанцев, вот так.

Абдурахман: Он парнишка. Мужчина. У нас в роду мужчина не должен никогда поддаваться, сдаваться. Основное — чтобы он не продал, не предал свою Родину.

Он не думал, что вернется. Такое это место… Его же девятнадцать дней вытащить не могли. Он снимал для родственников, для нас снимал, как он там находился, как и что было. Если бы его труп взяли, телефоны, документы — у них братство, всё вместе, с гробом вместе отдают.

— Он, наверное, думал о том, что дети его будут смотреть видео?

Абдурахман: Да. И о том, что их отец не предал, не продал, до конца держался на своей позиции. Чем мой сын будет предателем каким-то, мне легче было бы вот так.

— Вы серьезно так говорите?

Абдурахман: Да, я очень серьезно говорю.

— А вот можно я вас спрошу, а вы такое допустили бы?

Патимат: Для меня самое главное было, чтобы он был жив. Меня похоронить он должен.

Сапият: Не хотелось бы, конечно, чтобы предал. Но очень хочется, чтобы он вернулся.

Абдурахман: И вообще… У него есть командиры. Начиная с комбрига, комбата. Командир роты, старшина роты. Командир взвода. И сам. Друзья, товарищи, братья. После войны надо тоже, чтобы друг к другу в гости ходили, ездили, обнимались. Приятно же.

Но у каждого, конечно, свои выходы из положения.

— А кто первый узнал, что он жив?

Патимат: Нам младший сын позвонил и сказал. Командир сказал, что его вывели оттуда. Потом они принесли видео, и мы увидели его, как он передавал привет.

Все его родственники сразу пришли. Дом полный стал сразу. Сестры начали звонить…

Сапият: Сразу все собираются, все родственники — хоть радостная весть, хоть грустная весть, печальная. Все собираются. И вот так все смотрели это видео. Со слезами на глазах радовались. Ну и слава Богу.

«Мама, я вышел!»

— Сапият, а как вы познакомились с Магомедом?

Сапият: Мы познакомились после того, как наши родители решили нас сосватать. У нас так бывает. Вот мать пришла к моим родителям, получается. Родители договариваются, спрашивают друг друга, согласны вы отдать вашу дочку…

Потом уже пришли кольцо надевать. Вот тогда я с ним уже познакомилась.

— Он вам понравился?

Сапият: Ну конечно. Если не понравился бы, я бы, наверное, сказала бы, что я против и так далее.

Патимат: Было очень пышное сватовство… Все родственники пошли с подарками. Потом, через пару месяцев, уже сыграли свадьбу.

Сапият: И через год родился наш сын. Ему уже скоро четырнадцать.

— Вам приносит облегчение мысль о том, что сейчас мы сильнее, что мы побеждаем?

Патимат: Да. Что вот это, ну… Что мы берем город за городом. Но всё это приносит… Что наши ребята там воюют, что мы идем вперед. Вот это всё очень нас вдохновляет.

— До СВО вы чувствовали близость к России? Все же регионы разные.

Сапият: За пределы Дагестана мы не выезжали. Но то, что мы россияне, это однозначно да. Мы же хорошо, нормально жили. У нас многонациональная страна. И мы привыкли, что все свои. Мы здесь не ругаемся, не воюем ни с кем. Говорят, что украинцы — это тоже часть нашей России. Они тоже наши, свои. И, слушая, как их там мучили и так далее, конечно, хочется, чтобы побыстрее это всё уже урегулировалось.

— Патимат, что первое вы сказали сыну, когда появилась связь?

Патимат: Ничего, я уже разговаривать даже не могла, когда я его видела. Плакала.

И когда я его увидела, я просто даже испугалась. Вот такой седой! Он же всегда опрятный, аккуратный, стриженый был. А здесь лохматый, грязный, вот с такой бородой! «Мама, я вышел оттуда!»

Я говорю: «Неужели ты вышел?» — и слезы текут. Говорить даже не могла я. «Ты вышел, это самое главное. Ты жив, это самое главное», — что я могла повторять.

Он говорит: «Все нормально, мама. Хватит, мама, не надо плакать. Всё нормально, всё как всегда».

—Ничто не меняется, да?

Патимат: Да. Они живы. Мои дети живы. Это главное.

Сапият: Многие погибли там наши родственники. 28-летний двоюродный брат совсем недавно… Не могли вытащить его два месяца оттуда. Вот привезли недавно, похоронили, и месяца не прошло. Мать с ума сходит. У Дагестана сыновья воюют практически все.

Я работаю медсестрой, у меня отделение инсультное, сосудистое. И очень много матерей и отцов к нам укладывают — тех, кто потерял единственного сына. Кто потерял двоих, троих даже. И когда смотришь на этих родителей, сердце разрывается, конечно.

— И ведь некоторые считают, что идут за деньги. И говорят: ну а что вы переживаете, ваши дети же за деньги пошли…

Сапият: Да, есть такие, которые говорят: ну что вы переживаете? Таким людям хочется сказать: отправьте своих тоже за деньги.

Абдурахман: У нас в Дагестане от голода никто не умирает. Друг другу помогают. Если есть какая-то работа, друг другу помогают. Если есть деньги, помогают. Кушать дают, одежду дают. В Дагестане, Чечне, Ингушетии, на всем Северном Кавказе такого нет. Если человек упал, его обязательно поднимут.