— Ты представляешь, док? — Госпиталь на СВО как место исповеди

Шел пятый месяц специальной военной операции. Наконец-то наступили жаркие дни и прохладные вечера — нас радовали первые дни лета 2022 года.

Утомленные войска продолжали тянуть лямку войны, и со временем количество больных всё прибавлялось. Если в первую фазу войны к нам обращались в основном по поводу ранений, то со временем обострились хронические болезни. И то, что было терпимо в мирной жизни, резко напомнило о себе во время боев. Поэтому людей на амбулаторном приеме было с каждым днём всё больше и больше…

Известно, что здоровье — это не только телесная составляющая, но еще и душевная. Люди приносили нам, помимо физических тягот, свою душевную боль. У всех это выражалось по-разному. Кто-то просто акцентировал внимание на себе — как ребенок, ущемленный во внимании и родительской любви. Кто-то бросался со злобными высказываниями, изливая горечь и боль.

«Говорите, остеохондроз лечить физическими упражнениями? Да где я их делать-то буду? В окопе, под минометным обстрелом и с бронежилетом?» — подобное мы слышали изо дня в день.

Нам нужны военные психологи!

Мы, медики, иногда были единственными слушателями — и принимали на себя весь ранее невысказанный негатив, выполняя функцию социального амортизатора. Конечно, со временем у врача возникает своего рода цинизм: многие вещи мы отсекаем, чтобы сберечь свою психику. Но и здесь есть нюансы.

Медицинская служба как система тоже проходила адаптацию. Первые дни войны были своего рода шоком — вызовом на реакцию, и с каждой, в прямом смысле, царапиной людей эвакуировали в глубокий тыл, тем самым загружая все этапы медицинской эвакуации. Позднее мы понимали, что несем большую моральную ответственность по сохранению боеготовности войск. Так что показания к эвакуации стали предметными.

В некоторых спорных случаях мы собирались с коллегами и принимали решение соборно. Так в отряде были развернуты дополнительные мощности на пятьдесят коек, с отдельной палаткой под изолятор. Здесь мы оказывали помощь больным и раненым с сроками лечения до пяти суток.

В то же время мы стали осознавать глубочайшую потребность в психологической помощи бойцам. Но как таковой психологической службы особо-то и не было, да и институт замполитов был сильно похерен реформами предыдущих управленцев ведомства. В то время мы работали в зоне СВО в условиях высочайшего дефицита кадров.

Время от времени, уже на четвёртый месяц войны к нам в отряд стали заезжать сотрудники по работе с личным составом («замполиты» — на манер советской эпохи), которые стали собирать анкеты. Вот приедет психолог, молодой лейтенант — красная тряпка для побитых несправедливостью душ. Скажет пару дежурных фраз, которые можно свести к одной известной: «Денег нет, но вы держитесь!». Это не ирония. Что можно сказать, если необходимо в первую очередь изменить системные подходы? Чтобы сбавить градус социального накала, приходилось делать всё возможное.

Кстати, к психологам мы тоже обращались — накопленный негатив был и у нас. Кто может выслушать нас, кроме священника или психолога? Священников на нашем направлении тогда подавно не было, в тот период церковь также только мобилизовывалась. Помощь священнослужителей оказывалась на местах. За редким исключением в войсках были штатные священники, которые сопровождали своих ребят, рискуя жизнью. В тот период и появились первые погибшие среди клириков.

Раненый в душу

Ярко помню следующий случай. В один из жарких летних дней в палатку приемно-сортировочного отделения, когда я дежурил, привезли на осмотр военнослужащего горной бригады специального назначения. Это были парни одного из самых подготовленных подразделений на нашем направлении. Они редко обращались за помощью, но если и обращались, то мы уже знали, что это не просто так.

Сопровождающий — человек худощавого сложения, с правильными чертами лица, голубыми уставшими глазами, с характерным загаром лица, выдающим штурмовика примесью серых тонов — с заботой передал мне своего подопечного и попросил максимально оказать ему внимание. Подсознательно я сразу отметил для себя утомленный вид первого и подумал: «Битый не битого везёт…», хотя у него не было видимых телесных повреждений.

Осмотрев бойца, я дал рекомендации по дальнейшему наблюдению и лечению с учётом тех условий, где он выполнял ратный долг. После чего я подошёл к сопровождающему сообщить о результатах консультации. Это было распространенной у нас практикой для пациентов из подобных подразделений, поскольку они всегда отличались повышенной заботой командиров о личном составе. Конечно, были и исключения…

Разговорившись с сопровождающим, я убедился в его выраженной подавленности и усталости. Возникло полное понимание того, что человек стоит передо мной на последних волевых. Сам он активно не жаловался и держал себя так, как и подобает воину в мужском обществе.

Он коротко рассказал про условия, в которых он воевал, и что испытывал.

— Док, не подумай плохо. Я не жалуюсь, просто сильно устал, — завершил сержант.

— Да всё тут понятно! У тебя, брат, запредельное утомление. Тебе нужно отдохнуть. Я тебя госпитализирую.

— Нет, я не могу, там мои парни. Я нужен там.

— Пока ты там не нужен! Пойми, в таком состоянии риск ошибки очень велик. Сам накосячишь, подставишь людей и станешь обузой. Я скажу начмеду бригады, что тебя госпитализирую своим решением.

Всё было ясно — налицо диагноз хронического утомления с астеническим синдромом. Он был на грани срыва, хотя сам этого не понимал. Это был редкий случай, когда госпитализация была по инициативе врача.

Он был несколько отрешён, поэтому со мной долго не спорил.

У нас была такая практика — нечасто, но была. Мы оставляли людей, утомленных фронтовой жизнью, у себя в тылу, который для нас был приближенной к боевым действиям зоной. А для них, поступавших с фронта, — оазисом райской жизни в тишине и покое.

Его боль стала моей

На следующий день мы встретились с сержантом на улице рядом с палаткой в полдень. Народу было в этот день мало, да и после тихой ночи мой подопечный стал чуть более разговорчивым.

Он снова начал рассказывать, в каких условиях он был, но уже более обстоятельно.

Это был, по сути, небольшой опорный пункт, который держали четыре человека. В тот период мобилизация еще не началась, и войска, растянутые тонкой линией по всему фронту в две тысячи километров, испытывали дефицит личного состава на новых рубежах. По разным сообщениям от комбатантов, такие опорные пункты порой находились на расстоянии до пяти километров друг от друга.

Эти ребята дежурили по парам. Меняться приходилось настолько часто, что сон их был прерывистым и редко достигал пяти часов в сутки. Состояние частого возбуждения от новых порций адреналина, нависающее чувство опасности никогда не покидало. Осознание, что они находятся в отрыве от основных сил, дополнительно забирало и без того малые силы.

С учетом отрыва и сложной логистики на плечи парней ложились заботы о содержании быта — добыть воды, приготовить пищу из того, что получилось осторожно выменять у местных. Однако, последнее не всегда получалось. В тот период случаи прямого захвата в плен наших военных были нередки — о них время от времени мы так же слышали от людей, которые к нам приезжали и делились с обстановкой на фронте. Ушел товарищ в кусты и не вернулся.

Находясь в таком режиме длительное время, сержант настолько устал, что однажды чуть не подстрелил своего сослуживца, который обходил периметр и случайно наступил на сухую ветку. Сказывались бессонница, чувство потери времени, пространства сильно сказывались — и очередной всплеск адреналина чуть не довёл его до убийства друга.

— Ты представляешь, док? Я чуть его не убил, чуть не убил! У меня дёрнулся палец, и я нажал на курок, направил автомат. Хорошо, что он был на предохранителе… Ты не подумай, док… Я мужик, не отступлюсь и буду стоять до конца.

Завершая свою историю, он смотрел на меня пронзительными голубыми глазами, полными слёз. Наворачивались слёзы и у меня. В каждом его слове звучала такая непритворная боль, что она занимала всё пространство вокруг. Я стоял и смотрел на него. Мне тоже было очень больно. Я не знал, как бы поступил в той же ситуации. Казалось, она огромным прессом давит судьбу человека.

Сила объятия

Мы стояли — два взрослых человека, двое мужчин, и этот, казалось бы, брутальный мужик в камуфляже, спецназовец, настолько был истощен, истощен морально, что еле держался.

Кого просить о помощи сейчас? В этой ситуации нужен психолог, который приезжал по своему графику, или священник, которых мы вообще не видели в тот период. Их рядом просто не было! И вот я стою, такой же беспомощный человек, как он, и понимаю, что единственная возможная надежда в этой ситуации — это призывать Бога, потому что мы оба немощны в этой ситуации.

Я не нашел других слов, кроме как сказать ему о том, что «что невозможно человеку, то возможно Богу», и «чаша каждого не будет переполнена», и что единственный путь, наверное, это открыться Богу — и попросить Его искренне, от всего сердца, о помощи.

Я не знал, что еще можно предложить этому человеку. Я просто взял его по-человечески и обнял. Мы стояли обнявшись несколько минут и рыдали, не обращая внимания на окружающих. Вот так прям стояли на виду у всех и плакали, пока вокруг продолжалась рабочая жизнь.

Спустя несколько минут мы крепко пожали друг другу руки, и он поблагодарил меня от всего сердца и сказал, что даже этот день, проведённый на койке, дал ему уже большой отдых и утешение. Уходя, он сказал: «Знаешь, док, я верю, что Бог есть, и Он меня слышит!».

Меня окликнули и попросили в палатку — я тоже пошёл. К тому же было какое-то внутреннее опасение того, что всё равно окружающие всё подмечают, и для некоторых это событие может явиться соблазном. К слову сказать, эту мысль я всегда держал в голове, потому что люди, которые находятся одинаково в беде, где-то могли подумать, что есть какое-то особое отношение к другим или даже момент с коррупционной составляющей — с этим к нам тоже подходили.

Чтобы впоследствии не создавать больше искушений, я немного отдалился от него. А может быть, еще и от того, что в глубине души я боялся войти в другой соблазн — взять на себя что-то большее и выйти за рамки своих духовных полномочий.

Так или иначе, я каждый день приходил на обход. В обращении прибегал к официальной форме «вы», обходя, конечно, спрашивал, всё ли в порядке, и оценивал динамику его состояния. По взгляду мы друг друга ясно понимали.

Эти пять дней и ночей были хорошей передышкой для него — и дали сил идти дальше. Он с большой благодарностью покинул наш отряд и вернулся в свою часть.

Где он сейчас? Жив ли?

Помоги, Господи, ему и нашим воинам!