Протоиерей о. Сергий (Сунденко) — благочинный Краснояружского округа, настоятель Храма в честь святых бессребреников Космы и Дамиана в Красной Яруге Белгородской области. Выпускник истфака Белгородского университета и Одесской духовной семинарии.

Иван Шилов ИА Регнум

Он остался в храме и тогда, когда эвакуировали почти весь район, подвергшийся массированным атакам украинских беспилотников, Чтобы ни происходило — а кто-то должен оставаться в храме, и отец Сергий совершает свое одинокое служение, привозит лекарства старикам и кормит домашних животных, в одночасье ставших бесхозными.

В разговоре с главным редактором ИА Регнум Мариной Ахмедовой о. Сергий говорит о своем понимании русского мира, небесной красоте православия, неосуждении врагов и неугасающей Божией помощи, а еще — о том, каково ему отпевать погибших украинских бойцов и зачем ВСУ сжигают русские церкви.

— Друзья, добрый день. Сегодня у нас в гостях мой друг. Отец Сергий, священник из поселка Красная Яруга. Этот поселок находится на самой границе с Украиной. Недавно ВСУ пытались перейти там границу. Поселок пришлось эвакуировать, а вот отец Сергий остался, сказав, что он не бросит свой храм. И находился там под дронами, под обстрелами, кормил животных, оставшихся во дворах. И, конечно, духовно окормлял тех, кого мог там встретить.

— Марина, приветствую вас, приветствую всех дорогих зрителей. Вы всё правильно сказали. Единственное, что хочу уточнить: пришлось отъехать людям не только одного поселка, а всего района. И сейчас, к сожалению, это продолжается: дроны приносят смерти и разрушение.

Всю ночь кошмарила Баба-яга

— Есть погибшие в последние дни?

— Был у нас такой трагический случай, когда семья, муж и жена, эвакуировались, потом, получив разрешение, вернулись в поселок забрать маму.

Они подъехали на машине, абсолютно гражданской. И вот человек выходит из машины, и дрон попадает ему в голову. Такая страшная смерть. На глазах супруги. И мне позвонили, надо было успокоить в первую очередь супругу, на ее глазах погибает любимый муж, мужчина.

В этой ситуации, в которой сейчас пребывает Белгородская область, поменялись ценности и взгляды. Раньше, к примеру, человек мог быть недоволен тем домом, где он живет. После эвакуации он понимает, какая это была ценность — свой дом, и он просит Бога, чтобы вернуться в этот дом.

У нас и лексикон меняется. Когда взрослый мужчина говорит, что всю ночь отбивался от «бабоежек». Или: «всю ночь кошмарила Баба-яга». Кто-то далёкий может подумать, что у человека психические трудности, он впал в детство. А для нас это значит, что пролетал тяжёлый дрон под названием «Баба-яга».

— А как от него можно отбиться?

— У нас в области поставлена серьезная задача в борьбе с дронами. Стоят средства РЭБ (радиоэлектронной борьбы), есть проверенные охотничьи ружья…

Но есть живой человек, оператор дрона. Он видит, какая машина идет, видит пенсионера на велосипеде — и специально взрывает, целенаправленно. Я не знаю, чем наполнено сердце тех, кто управляет дронами. Наверное, они думают, что находятся в компьютерной игре. Мне кажется, что они направляют дрон, приносят смерть, разрушение, а они продолжают играть. Это страшно.

— Вы священник, давно служите, крестите и отпеваете. Вы по долгу вашей службы видели немало мёртвых людей. Мёртвые жертвы войны вызывают какое-то другое чувство?

— Наверное, да. Я объясню, почему. Есть понимание, что все мы умрем. Но человек пожилой или с неизлечимой болезнью — это одно. Понимаю боль родных, но это в какой-то степени объяснимо. А когда человек жив, есть планы у него, есть дети, которые он должен поднять, есть мечтания — и всё это прерывается убийством.

Человек даже не подозревает, что через секунду его не будет. Его просто убили. Это, конечно, совсем другое восприятие.

— А какое?

— Это внутренняя сердечная боль. Один из грехов человеческих, которому, к сожалению, часто люди подвержены, — это осуждение. И вот как священник я стараюсь никого не осуждать, в том числе и врагов.

Чтобы научиться не осуждать человека, как я думаю, надо попытаться его понять. Идешь осенью, едет быстрый автомобиль, он тебя облил грязной водой. И ты должен воспринимать? Наверное, человек везет кого-то в больницу, и он спешит для того, чтобы сохранить и облегчить боль другого. И ты думаешь: Господи, дай бог, чтобы он успел!

А когда невозможно найти объяснение… Я не говорю, что я осуждаю того человека. Я просто не хочу объяснить его поступок.

И тогда наступает сердечная боль, сердечная опустошенность. Опустошенность из-за переживания о семье, в которую пришла смерть. И опустошенность, что у того человека, который направил дрон, до такой степени сердце наполнено ненавистью.

Духовно несравнимы

— А тот, кто направил дрон, продолжает быть образом и подобием Господа?

— Нам Бог дал нам свободную волю. И по нашим поступкам судит, как мы отражаем Его. Или же мы являемся образом совсем другого… если выбираем путь дьявольского служения. Кто-то совершает необъяснимые убийства, или вот на Пасху объявлен в Киеве парад извращенцев. Служение антихристу, к сожалению, есть. А какая у дьявола одна задача? Это ненависть к человеку.

— Я сейчас задам, может быть, не совсем понятный вопрос. Какой-то либерал в плохом смысле, который вас слушает, может спросить: но ведь дроны используют обе стороны. Почему вы убийство бойца ВСУ (не хочу его солдатом называть) не считаете таким же уже полным отторжением от образа и подобия Божьего? А оператора, который убивает гражданских, называете?

— Мне очень легко мне надо ответить на этот вопрос. Есть множество явных свидетельств… Много случаев, когда наш дроновод направляет дрон на машину, где едут бойцы ВСУ. Оттуда выбегают люди в форме, и один прикрывается ребенком — и наш боец уводит дрон в сторону. Или когда боец ВСУ крестится, молится — тоже отводит в сторону. Наши воины не воюют с мирным населением.

Тридцатого декабря, полтора года назад, центр Белгорода был обстрелян ракетными системами залпового огня. Я могу свидетельствовать как священник, что единственными в центре города людьми в форме были сотрудники полиции, которые следят за порядком. Не было ни вооруженных сил, ни техники. Просто целенаправленно хотели уничтожить мирных людей.

Поэтому сравнивать дух бойца ВСУ и бойца наших Вооруженных сил невозможно.

Наверное, вы слышали, видели даже, два наших воина, не помню позывные, попали, ждали эвакуацию. Один из них ранен. Дроны не давали подойти к ним быстро. И вот раненый боец, чувствуя, что он сейчас предстанет перед Богом, умирая, говорит: «Господи, прости меня».

И другому бойцу говорит: «И ты меня прости». Он не проявлял ненависти, он не спрашивал: «Господи, за что мне это». Он не говорил, какие там ужасные люди те, которые меня ранили. Он просит прощения перед Богом — и перед товарищем. Потому что понимает, может, он его обидел. Вот он — дух русского бойца.

И другая параллель: один украинский боец как-то неправильно поступил, так я понимаю, его командир бросает в яму. Может быть, это не постоянность, может быть, дичь, но это факт. Бросает в яму, закрывает решетку. И когда он просит воды попить, командир справляет на него нужду. Ну как это можно понять? Внутренняя направленность наших военнослужащих и бойцов ВСУ — разная.

— А все-таки, я точно, мне кажется, знаю ответ на этот вопрос. Если к вам придет наш боец и скажет, я закинул в блиндаж, прилетел, сделал сброс с дрона, погибло пять человек, батюшка, это убийство… Вы ему скажете: нет?

— Я вам изначально скажу, почему я все-таки принял решение остаться в Красной Яруге. С одной стороны, конечно, приход, в котором Господь благословил мне нести послужение священническое. А вот когда была эвакуация, все уже уехали, я ночь провел, слышал звуки боевых действий. У меня такая была мысль, может, все-таки уехать? В чем миссия моя — находиться в пустом поселке? Да, молиться, проводить время молитвы, тем более это Великий пост был.

Я шел в священническом одеянии, и вдруг едет боевой автомобиль. Он резко останавливается, а оттуда выбегают солдаты. Один подбегает ко мне, батюшка, благословите, нам ехать, благословите, помолитесь, чтобы всё было хорошо, чтобы мы вернулись. Мне сказали имена, они сели и уехали.

И я понял, что вот ради этих ребят, которые там приезжают, приходят, видят меня, просят благословение, просят молитву, — я должен остаться, должен с ними быть.

Если наш боец не причиняет никакого вреда, не мародёрствует, не ворует, не делает насильственных действий — это его служение, и я благословляю его на это служение. Те ребята, которые сейчас принимают участие в боевых действиях, они в том числе защищают и православие. Известно же, что происходит сейчас на Украине с Православной церковью. Ее просто уничтожают. Поэтому наши воины являются и — с помощью оружия, к сожалению — защищают и православие на Украине.

Участь и выбор

— Жили вы себе такой — в хорошем смысле — захолустной, тихой жизнью. На границе. В далеком-далеком поселке. Такой милый поселок, беседочка хорошая. На краю очень спокойной Белгородской области. И тут приходит война. Вы никогда не говорили: почему эта доля выпала именно мне?

— Во-первых, благодарю за эти прекрасные слова, которыми вы описали нашу землю. Она даже в пределах Белгородской области называлась как «маленькая Швейцария», потому что там всё было красиво, тихо, аккуратно, благодатно всем было телом и душой.

Во-вторых, никогда не задавал себе этот вопрос, потому что боюсь допустить ропот к Богу. Господь, наверное, определил. Я еще до сих пор, наверное, это не понял. Увидел, что могу понести тот крест, который мне поставлен. Значит, в этот момент в этом месте я должен быть. Это Божье благословение. Не нужно задавать вопросы, надо со смирением, уповая на милость Бога, продолжать это служение.

— А был момент, когда крест стал очень тяжелым?

— Дай Бог, конечно, чтобы этот момент не повторился. Вот, допустим, когда двух братьев-близнецов, погибших на СВО, хоронили в один день. Представьте, они вместе родились, два близнеца, вместе окончили школу. Один ушел по контракту. Второй говорит: я не могу, брат мой воюет, а я нет. Их и определили в одном место служить.

И когда наши в Херсонской области отходили, одному брату сказали: ты будешь прикрывать. Второй говорит, я тоже останусь, как это я брата брошу. И вот они в один день родились — и в один день предстали перед Богом. Конечно, это очень тяжело.

Но я не говорю, что крест становится тяжел именно как крест. Тяжело это переносить, тяжесть чувствуется на ногах. Но потом что делаешь? Подправляешь себя хоть немножко и идешь с Божьей помощью дальше.

— И ропота не было, даже когда хоронили этих близнецов?

— На Бога — нет. Поймите, у Бога нет никогда зла. Зло в нашем мире происходит от людей. Зачем я буду роптать на Бога, если Бог меня любит, Он мне протягивает руку, помощью меня поддерживает? И я, скорее всего, допускал в своем сердце осуждение, непонимание, ропот на тех людей, которые это делают. Это я, к сожалению, грешен, в этом каюсь. Но на Бога нет. Я чувствую Его поддержку.

— А роптать священнику не стоит даже на врага?

— Не стоит его осуждать. Для православного человека враг — это дьявол. К сожалению большому, иные люди выбрали сторону антихристскую. Поэтому тяжело это понять. Ведь если посмотреть на историю, мы ведь все вместе родом от единой днепровской купели. Мы воспитаны в православной среде с одними ценностями.

И вот так получилось. У меня много друзей было. Когда началась СВО, друг из Херсона позвонил мне и начал гневным образом обвинять меня в фашизме. Я говорю, ты вспомни, ведь Одесса для нас с тобой родной город, вспомни, в Одессе ведь сожгли заживо людей. Он говорит: никто там не сжигал. Я говорю, ты серьезно? Это соседняя область твоя. Ты не слышал?

И тут я понял, что есть избирательная правда. Если это удобно, я это принимаю и начинаю рисовать ту картину мира, которая мне удобна. И принимаю не всю истину, а полуистину. И вот отсюда появляется обман. А когда человек пребывает в обмане, он может, к сожалению, и не увидеть Божьего света, а побежать за софитом и быть уверен, что это как раз приводит к тому счастью. Проблема в том, что Божий свет всегда светит, а софит рано или поздно выключается.

Вот, наверное, то ощущение, которое я испытываю к этим людям: жалость. Вот именно жалость испытываю.

— Ведь за вами тоже дроны летали. Неужели и к этому человеку, который вас сейчас убить может, — жалость?

— Да как его не жалеть? Представьте, человек осознанно губит свою душу. Бесповоротно.

Русский мир — это днепровская купель

— То есть у вас нет злорадства? Вы не хотите, чтобы ему на протяжении его земной жизни никогда не удалось принести покаяние? Чтобы он все-таки там оказался?

— Нет, я все-таки надеюсь, что человек осознанно поймет. Мне хотелось бы, чем раньше, тем лучше, чтобы он понял свой поступок, одумался, принес покаяние. Есть надежда на это.

— Вот сейчас там говорят: нам навязывают Русский мир. Что такое Русский мир?

— Путин, патриарх Кирилл — у них такое восприятие, что это Русский мир. Нет, Русский мир — не это. Русский мир — это и плеяда писателей, и наши культурные и семейные ценности. Русский мир — это днепровская купель. Я надеюсь, что он поскорее придет.

— Вы думаете, для украинца раскаяние без принятия Русского мира невозможно?

— Да не русского, наверное, не сколько русского. Принятие, знаете, отношения к жизни по нравственным пониманиям. Нельзя, как мне кажется, утверждать, что якобы идет война за территории. Нет. Слава Богу, Россия никогда не воевала за территории.

Мы сейчас защищаем людей. Нам не территория важна, а люди. Сейчас столкнулись взгляды разных цивилизаций. С одной стороны, семейные ценности. А с другой стороны — вседозволенность.

Я убежден, что победа наступит тогда, когда не просто закончатся и замолчат пушки, а когда в сердцах успокоится ненависть.

— После всего, что произошло, вы думаете, она может в сердце успокоиться?

— Я ведь православный человек, а православные люди все оптимисты. У нас есть Бог. Мы уповаем на Бога, мы просим у Божьей помощи. И я все-таки верю, что с Божьей помощью Господь управит так, что сердце успокоится.

— Вы ведь принимали участие в обмене пленными?

— Да, у меня был такой период. На одном из обменов мне очень даже скорбно было, когда я начал разговаривать с человеком, который меня полностью игнорировал. Он со мной разговаривал исключительно на украинском языке.

При том, что на чисто русском он говорит, и мы разговаривали с ним до того, и я привел цитату из кинокомедии, из советской классики. И я начал цитату, а он ее закончил. И вот, к сожалению, люди так переформировались.

— Вы отпевали и украинских мертвых тоже. Почему не было священников с украинской стороны?

— На уровне политики так сложилось. А так называемые священники, в моём восприятии, они, наверное, испугались. Просто боятся, и всё. Нет у них жертвы на служение.

— Вы могли же отказаться? Это же ваша инициатива была: отпеть и украинских?

— Нет, это было предложение Украины. На площадку на границе приезжали рефрижераторы, они привозили наших павших бойцов, а мы отдавали их бойцов. И наших отпевали, а их бойцов было некому отпеть. И Украина попросила, чтобы я возносил заупокойную молитву и над погибшими украинцами тоже.

— А как же они попросили? Они же Украинскую православную церковь, можно сказать, изничтожили.

— Не знаю, что находится в тех головах. Но в моем восприятии, может, я ошибаюсь, люди ведь понимают… Для людей с той стороны это было очень важно.

Там пускай заблудшие, но православные люди. И Православная церковь должна, невзирая на личные неприязни, возносить молитву. Молитву о всех православных людях.

— Я вам и во время обмена это говорила, и сейчас, простите, еще раз повторю. Я видела, я чувствовала, я по вашему голосу слышала, что вы по-разному отпевали наших и их бойцов.

— Ну нет. Молитва была одинаковая. Разные тонации, возможно, допускались. Но я вам это говорил, потому что, с одной стороны, я испытывал, ну, как бы сказать, сердечно-человеческую боль, да, а с другой стороны тоже была боль, но боль, наверное, от печали за выбор этого человека.

Храм как мишень

— Я тогда думала, что на вашу долю уже выпали ваши пиковые страдания. Ведь и Красную Яругу тоже не в первый раз эвакуируют. И вы не в первый раз оставались в храме один. Но я не думала, что снова случится ситуация, которая будет, наверное, в раз сто хуже. Ведь сейчас уже целенаправленно начали разбивать церкви дронами и беспилотниками. Это уже на совпадение не спишешь.

— Я вам могу сказать, почему я утвердительно сейчас сказал, что да, целенаправленно. Вот у нас есть Валуйский район. И там просто гениальный был Ново-Иерусалимский монастырь. Полностью деревянный, образец деревянного зодчества. Храмы новые, но построены очень максимально приближенно к карельским Кижам. И там просто специально, целенаправленно летали зажигательные дроны. И они полностью уничтожили этот монастырь.

Сейчас уже три храма пострадавших. К сожалению большому, туда зайти еще нельзя, там обстрелы, мины, я видел только на видео. Это новый виток войны, до этого они как-то боялись разрушать. Новый виток ненависти.

— А что им разрешило разрушать храмы? Что сняло эти внутренние оковы?

— Вы поймите, почему я всегда, когда разговариваю с нашими солдатами, говорю: ребятки, никогда не допускайте в своё сердце ненависть. Почему? Потому что ненависть в первую очередь разрушает вас. Оковы эти разрушила их ненависть.

— И теперь ваша ряса для вас не защита. Зачем вы остались?

— Потому что там люди нуждаются во мне. Выехать оттуда и попасть туда — это целая операция, меня бронированный автомобиль сопровождает.

— Мне страшно снова приехать к вам в гости. Вы наверняка тоже испытываете страх.

— Я надеюсь, что Господь управит там, когда вы приедете к нам в гости, и уже будет не страшно. Мне многие тут звонили с поддержкой. Позвонил один собрат, батюшка тоже. Говорит: «Страшно?». Я хотел похвально ответить: да нет, все нормально, Господь защищает, уповаю на Божью помощь. Но да: моменты бывают очень страшные.

Когда слышишь, что дрон прилетает. Когда идешь, выбегают ребята, говорят, батюшка, быстрее, быстрее, там дроны. Бывает страшно, когда слышишь грохот. Какая реакция? Усиливаешь молитву. Притом искренне говорю: усиливаешь молитву и уповаешь на то, что Господь в этот момент тебя защитит и спасет.

— А он в этот момент вас слышит? Вы это как-то чувствуете?

— Вот пример. Это вся ситуация только началась. Я ехал на машине. Некоторые люди остались, в основном пожилые бабули. Им лекарства нужны, и это одна из моих миссий. По адресам я привожу, узнаю, что нужно еще. И вот ехал я, смотрю, ребята вооруженные, наши бойцы выбегают с автоматами, с ружьями охотничьими. Я выбегаю: что случилось? Говорят: а вы не видели, за вами дрон летел? И он уже так был направлен, чтобы вашу машину подбить. А вот он резко раз — и ушел в сторону.

И один военный говорит: вас точно Бог любит. Знаете, я так подумал: молюсь — и Господь помогает. Ты так же молись, и верю, что Господь и тебя услышит и защитит.

— А он не видел, что в машине священник?

— Возможно, что он видел, как я сажусь, а я, естественно, в поселке хожу в своих священнических одеяниях. Возможно, и нет, в машине не увидишь. Есть такая система, которая показывает дроны вблизи, и я почему-то выключил в тот момент. Сейчас всегда включаю. Уповаю на Бога, конечно.

— А вот у нас сейчас в стране идут дискуссии, не начать ли разрешать убивать бездомных животных, которые отловлены, помещены в приют. И в это время вы на границе с Украиной спасаете животных, вы их кормите.

— Занимаюсь кормлением не только бездомных животных. Люди уехали, оставили не только скот, но и кур, и уток. Я уже хоть и городской житель, но поборол в себе страх к тому или иному животному. Любая тварь — это Божья тварь, Божье творение. Поэтому жестокое отношение к братьям нашим меньшим, естественно, неприемлемо для меня.

Пик веры

— Каждый священник, монах, верующий человек, доживает в своей жизни, если ему повезет, до какого-то пика своей веры, да? Когда ему кажется, что он и про Бога понимает всё, что дано смертному понять, и любовь в его сердце поселилась, и службу он свою выбрал правильно, и живет со смыслом. Вы до войны как-то себе представляли, как будет выглядеть этот ваш пик?

— Знаете, есть очень хорошая мудрость: человек предполагает, а Бог располагает. Это да. Или смешная поговорка: хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Естественно, все мои мечтания о дальнейшей жизни — это тихая, спокойная приходская жизнь. Рядом с семьей, рядом с прихожанами, с максимальной возможностью говорить людям о Боге, о Христе, об учении Православной церкви. Достиг или нет я какого-то предела в понимании веры или в понимании сердечной любви? Лично я, естественно, нет. Я понимаю, что мне необходимо работать,

Когда-то задался я вопросом, смогу ли я… Расскажу теоретически. Священник читает разрешительную молитву над человеком, который кается. То есть священник может, по власти, данной Господом, прощать грех того или иного человека. Представляю, придет, допустим, какой-то боец ВСУ, который, например, был в Курске или в Белгороде, который направлял дрон на мирного человека, придет и скажет: батюшка, отпусти грехи. Я подумал: а смогу ли я ему прочитать разрешительную молитву?

И знаете — наверное, нет. Вряд ли кто-то ко мне придет, конечно. Но вот тут я задаюсь вопросами, на которые у меня нет ответа. То есть ведь нельзя это отнести к той любви, которую мы должны иметь по отношению к этим людям.

— А вам не кажется, что если бы вы произнесли бы эту разрешительную молитву, это было бы что-то фальшивое?

— Ну вот поэтому я и сказал. Не хочу быть фальшивым, не хочу лицемерить.

— Ну то есть же предел просветления?

— Нет. Есть образец любви. Это Христос.

— А вы думаете, Христос произнес бы эту разрешительную молитву?

— Мы знаем, что когда Христос, будучи на кресте… Представьте, человек по плоти, Бог во плоти, на кресте распятый… Беснующаяся толпа издевается над Ним. Говорят, сойди с Креста, такой крутой такой, а сойти не можешь. А Он что делает? Он не оправдывается, не молчит, не держит обиду на них. Он просит Бога, чтобы он их простил. Они не ведают, что творят. Вот представьте, люди его распяли, толпа издевается, а он за них молится.

— Ну вы ведь тоже говорили, вы-то простили бы действие против вас. А Христос, видя, как истязают другого, простил бы?

— Есть действия всемирной любви, к которой мы должны стремиться. Совершенства любви и веры я еще не достиг. А достичь хочу.

— Когда вам пришлось и под дронами бегать, и ребят наших исповедовать, и поддерживать, и стариков кормить, это не ускорило процесс вашего внутреннего совершенствования?

— Это пускай Господь видит и люди поймут. Самому себе я оценку не хочу давать.

— Но вы изменились.

— Изменились многие жители Белгородской области. Я не то что изменился, но на некоторые вещи стал смотреть по-другому.

— А на Бога в чем-то посмотрели по-другому?

— Я еще больше понял, что Он меня любит, еще больше почувствовал Божью помощь.

— Когда люди уезжали, они понимали ситуацию, не возмущались?

— Краснояружский район граничит не только с Украиной, но и с Курской областью на севере. И мы, конечно, знаем, что творили наемники на курской земле, и люди понимали важность эвакуации. Сейчас очень тяжело тем, кто живет в ПВР, и людям, которые хотят вернуться. Буду откровенно говорить, что белгородская администрация, Белгородская область максимально делает всё, чтобы помочь этим людям.

Слава Богу, наши Вооруженные силы нас отстояли. Украина не вошла. Не знаю, какие у них планы были, наверное, единственный план был принести много вреда людям. Расшатать наше общество, чтобы люди начали возмущаться, проявлять недовольство властью и армией. На поле боя складывается не так, как они хотели, и мир понимает, уже не нужна ему Украина. И они хотят изнутри взорвать это всё, чтобы заключить мир на своих условиях.

Один офицер говорил мне, что впервые увидел таких сплоченных людей, как в Белгородской области. Представьте, люди выехали в ПВР, покинули свои дома, имеют полное право возмущаться. Нет, они объединились и начали плести маскировочные сети. Слава Богу, это приносит радость, потому что Бог объединяет.

Отблеск неба на земле

— А вам не тоскливо в храме одному?

— Мне не хватает знаете чего? Красота Православной церкви — это глаза верующего человека. И когда на службе поворачиваюсь лицом к прихожанам, что я вижу? Я не вижу там Валентину, Марию — я вижу глаза верующих людей. Как красивы глаза человека, который молится. И это дает моральные, душевные силы. И как прекрасно, когда слышишь детский лепет во время службы. И любая служба, когда ребенок стоит, это росток в сердце, который непременно даст плоды. Естественно, сейчас я, к сожалению, этого не слышу и не вижу.

— Что вы видите в этих прекрасных глазах видите, какое чувство?

— Просто красота, Царствие Божие. Помните, когда князь Владимир отправлял послов, они пришли в Софийский храм в Царьграде и говорили: мы не знаем, где мы находились, на небе или на земле той красоты. Вот этот отблеск неба на земле я вижу.

Когда-то приехали студенты из Санкт-Петербурга, поговорить о вере… Один студент со мной не соглашался, спорил. Заговорили о миссии, о правильности веры. Говорю, я тебе могу привести пример, только пообещай мне выполнить, и ты поймешь, что такое вера, настоящая вера, без слов… Поедете, например, в Троицкую северную главу — и когда ты выйдете из монастыря, остановись и просто посмотри в глаза людей, выходящих со службы. Посмотри в глаза людей! Вот свидетельство той веры, для которой слов нельзя подобрать.

Он выполнил свое обещание. Мне написал: спасибо, я испытал другие ощущения, когда увидел по-настоящему глаза человека, который молится.

— А как теперь вы без этих глаз?

— У нас есть группа среди православных прихожан, мы друг друга молитвенно поддерживаем. Я знаю, они молятся обо мне, я молюсь о них. И вот эта невидимая связь, невидимая молитвенная поддержка очень ощутима.

Но, конечно, мне этого не хватает. Конечно, я молюсь, чтобы поскорее вернулось это всё, чтобы опять я чувствовал дух общей молитвы.

Ведь литургия — это общее деяние, делание, и люди все, кто стоит на службе, все совершители литургии. Сейчас вот с помощью невидимой связи, которая происходит в молитве, и с помощью тех или иных добрых, теплых слов, которые мы друг другу отписываем, мы пребываем в этом общем делании.

— То есть у вас нет такого чувства, что вы зашли в пустые холодные стены и на вас навалилась тоска?

— Нет, нет. Знаете, кстати говоря, хорошее вы слово подобрали. Я понял одну вещь: я никогда не испытывал тоску. Я скучаю по прихожанам, скучаю по своей супруге. А вот чтобы именно тоска, не было такого ощущения никогда.

Печаль, наверное, да. Но главное, что они живы. Поэтому — слава Богу.

— Спасибо огромное, что вы к нам пришли.

— Я благодарен вам. На любом жизненном пути Господь встречает нам людей, которые не случайны. Я, откровенно говоря, слежу за вашим каналом. Искренне хотел вас поблагодарить за то, что вы отстаиваете интересы православия и вот именно что традиционных ценностей.

— Как вообще вам это приходит в голову? Вы приехали из такого места, вы там остались один, вы каждую секунду в опасности. Меня не за что благодарить.

— Нет, я искренне благодарен вам за вашу твердую позицию. Божьей помощи вам и вашей команде на этом трудном поприще. Верю, что Бог нас любит и помогает нам.