Бойцы Великой Пустоши. Как солдаты 1941-го встречают 80-ю годовщину Победы

«Вон в тех ёлках кладбище было. Зашли туда, там могилка годов 70-х, а рядом солдатские ботинки из земли торчат», — под грохот и лязг видавшего виды гусеничного тягача Жора показывает достопримечательности.

Сам он в поиск попал по зову сердца — его собственный дед погиб недалеко отсюда. Пришел познакомиться с поисковиками, которые работают на Смоленщине, да так и остался. Говорит, прикипел, нашел «своих» людей, жалеет только, что не раньше это случилось.

А торчащие ботинки для здешних мест — ситуация обычная, погибшие в боях лета — осени 1941 года бойцы Красной армии лежат просто повсюду. По ним пахали и сеяли, строили дома, их кости сбрасывали в деревенские мусорки, солдаты лежат там же, где чинили технику — на моторно-тракторных станциях.

Населенного пункта нет давно, чистое поле. Но металлодетектор и щуп четко показывают — вот тут кирпичи от какого-то строения, тут всякие плуги и шестерни, а рядом — яма с теми, кто «отдал жизнь, чтобы жили мы».

Пафос газетных передовиц и официальных речей всегда был далек от реальности, в которой погибших было попросту некому хоронить — после войны остались одни бабы да подростки, выживавшие с большим трудом.

Зарабатывали трудодни, засыпая окопы и ячейки под насущные колхозные дела, пока все мужики были на фронте, а потом дослуживали, кто жив остался. Пахали землю на себе да на немногочисленной скотине. Таскать разлагающиеся трупы некому было и незачем. А потом уже как-то поприелось, позабылось, некогда было: надо план выполнять.

Может быть, и деревни с хуторами исчезли без следа, не выдержав навалившейся свободы после распада Союза, и поэтому тоже. Из-за несправедливости по отношению к своим воинам, терпеливо ждущим, когда их достанут из болота и похоронят по-человечески, год за годом, десятилетие за десятилетием.

Раз не было ни времени, ни желания, ни порыва совести, то кто-то сверху рассудил, что и незачем бойцам с такими людьми по соседству быть. Так получилась нынешняя Великая Пустошь, где тут и там лежат именные и безымянные, «в анатомическом порядке» и побитые осколками, впитанные болотом до полного растворения, растащенные зверьем и плугами.

Полегшие в наступательных боях Смоленского сражения в попытке не допустить прорыва германских войск на московском направлении.

А мы трясемся на «броне» сквозь смоленские джунгли, периодически ныряя в смачные грязевые ванны, чтобы эту несправедливость устранить. Поисковый отряд «Высота им. Дмитрия Сячина» работает в этом районе очень давно, но конца-края работе не видно. Поэтому на месте одной из исчезнувших деревень появился базовый лагерь с огромной конструкцией под место приготовления и приема пищи, баней и прочими бытовыми удобствами.

Под работу и техника.

Лучше гусеницы тут ничего нет, это проверено практически.

Единственное что — ездить на ней можно только сверху, где тебя все время норовят сдуть на грешную землю ветки с веселой зеленой листвой. От последнего населенного пункта до места — километров семь, за каждой новой партией поисковиков приходится мотаться или на этом самом ГТС или на легендарном «Каракате», собранном как монстр Франкенштейна, из самых разных автомобилей.

Его хозяин тоже личность легендарная — дядя Вова сам местный, деревенский, копает практически с младенчества и периодически тычет в пространство рукой с обрубками пальцев, отхваченных циркулярной пилой. Там вон все канавы немецкими ящиками забиты были, здесь пулемет нашли, а тут всё было минами усыпано.

«Я их разрядил тысячи, какие хочешь», — хвалится он, вспоминая юные годы, когда на разминирование отправляли «трехмесячников», молодых парней, добровольно-принудительно обученных на курсах саперов.

Но дядя Вова — самоучка, и кроме еще двух пальцев на другой руке, оторванных детонатором, потерь не имеет. Поиск — это его страсть. Пока здоровье позволяло, мог даже зимой по три дня бродить по лесу, передрёмывая часок у костерка. Как и все послевоенные дети, он вырос среди войны, нашпиговавшей землю железом и людьми.

Многие тут собирали коллекции оружия, промышляли браконьерством, глушили толом рыбу. Зато немногие интересовались советскими солдатами. Ну а дядя Вова (требующий не усложнять и называть его просто «Николаич») в этом плане бесценен.

«Каракат» на огромных тракторных колесах полностью автономен, в нем можно спать и имеется печка. Поэтому в любое время года с одинаковым азартом человек многих талантов и интересной биографии пробивает заросшие дороги, выпиливая упавшие деревья, разведывает новые места, с простеньким прибором находит первых бойцов, вокруг которых обязательно обнаруживаются и другие.

На этом основании дядя Вова со смехом ругается на городских, приезжающих: «Я проснулся рано, прокашлялся, поехал покопал. Возвращаюсь — спят. Опять поехал в другую сторону покопал. Возвращаюсь — снова спят».

Но мы честно встаем не позже восьми. Все равно дольше не вылежать, весь лес с первыми лучами солнца начинает звенеть птичьими голосами, над палаткой солидно гудят шмели и поднимается свежий ветер, хлопающий тентом как парусом.

Несмотря на то, что Пасха и работать нельзя, искать бойцов грехом не считается. Поэтому выдвигаемся в известное местечко неподалеку от лагеря. Командир отряда Илья Подколзин мчит по джунглям как быстроногий эльф Леголас, за ним топает, ругаясь, дядя Жора, а за ним уже плетусь я, тяжело шаркая непривычными резиновыми сапогами.

Без сапог тут не обойтись, как и без гусеничной техники, вода после свежих апрельских снегопадов стоит повсюду. Ну а в глубоком овражке, куда нас ведет Илья, вообще конкретная топь из целебной черной грязи, в которую можно уйти по колено.

«События здесь августа месяца 41 года. Здесь наступал один из полков 251-й стрелковой дивизии. Бойцы просачивались по оврагам и далее шли на немецкий опорный пункт, находящийся на высоте чуть правее. Еще один опорный пункт был за деревней Починок-Второй. И долго и кровопролитно эти укрепы немецкие брали,— командир показывает, что здесь и как. — Практически здесь, наверное, возня происходила около месяца, пока они наших отсюда не выбили. Бойцов мы здесь подняли уже больше сотни на этих рубежах».

Высотку в дебрях не видно, только когда проходишь её ногами, понятно, что спускаешься. А красноармейцы под гибельным огнем вражеской артиллерии и минометов пытались спрятаться в этом самом овраге, прорезанном лесными ручьями.

Получилась такая естественная «траншея», по верхнему краю которой тут и там видны неглубокие окопчики, однако все пустые. Старые раскопы все прямо по руслу, и, поблуждав по лесу, мы всё равно возвращаемся на это место, тыкая щупами и в любые ямки, и просто в грунт.

Такая технология, металла чаще всего при бойцах минимум, а металлический прут с «пулькой» и поперечной рукояткой — классический инструмент поисковика.

Опытная рука и натренированное ухо сразу определят, что стучит — кость, железка, дерево, металл. Хотя Жора тут же с садистским удовольствием рассказывает историю, как всем коллективом корчевали вековую ель, под которой были «стопудово правильные» стуки, а оказалось, камушек и гнилой корешок.

Но в этот раз все получилось, как надо.

Пока мы бродили по притоку ручья, убегавший проверить стрелковые ячейки где-то в стороне Илья вернулся и прямо на входе в нашу балку «настучал» бойца. Сантиметров сорок полужидкой грязи, потом глина — и вот он. Лежит на спине, причудливо сложив ноги, голова разбита, бедренная кость в районе сустава лопнула на три части. Тут же нагло рыжеет и смертельный осколок, выделяясь на черном фоне — сволочь, отнявшая солдатскую жизнь. Поглубже в грунт его.

Из имущества у солдата — брючный ремешок, новехонький, незакопченный котелок под спиной и кирзовые сапоги.

Голенища в болоте сохранились на диво, для кирзы это редкий случай. Болото вообще прекрасный консервант, всякий опытный поисковик припомнит случаи, когда в останках сохранялись мозги или волосы, тут положено с уважением поцокать языком и покачать головой.

А вот медальона или чего подписного не нашлось.

Самое интересное тут — расчистка археологическим способом. С одной стороны склон, в который следует вгрызться, чтобы было где присесть, с другой — ручей, норовящий добавить водички в раскоп, и как почетный приз — тонны высшего качества липкой грязи, не желающей расставаться с лопатой. По ней же потом ползаешь к баннеру, на который выкладываются останки — в такой почве недолго что-то потерять, не заметив.

Так оно и получилось.

Когда мы брели обратно к лагерю, честно поделив груз, у меня в сапоге вдруг обнаружилось что-то твердое. Оно каталось туда и сюда, поочередно надавливая то пятку, то ступню, и никак не хотело найти свой уголок. Пришлось стаскивать резину, чтобы с удивлением обнаружить внутри… фалангу мизинца. Видимо прилипла к перчаткам и выпала за голенище.

Бывало у вас такое, что ногу натирает человеческий палец? Ну а у меня в коллекции страшных баек добавилась еще одна.

Хотя человек ко всему привыкает, и постоянное соседство со смертью со временем перестает цеплять. Погибшие 84 года назад солдаты практически такие же живые, как и галдящие, покуривающие рядом мужики, от них не ждешь какой-то угрозы, как не ждешь и от своих товарищей. С ними тоже можно поговорить, они самые благодарные слушатели. И потом часто вспоминаются в беседах у костра: «А помнишь того, из урочища? Который с фляжкой стеклянной был».

У нас ровные отношения: ты по-братски пришел помочь им вернуться с войны и не ждешь взамен каких-то услуг. Тем более они своё уже сделали сполна, и это мы им должны. И когда умираешь от жары или матерно орешь, отмахиваясь от жирных слепней, нещадно грызущих всякую живую тварь, или где-то ворочаешься по уши в грязи — всегда есть понимание, что им было куда тяжелее.

На долю того поколения вообще выпали страдания, нам непосильные. Даже вот это мучение после смерти, когда солдаты десятилетиями лежат непогребенные, как тяжкая печать. Кто еще у Бога такой терпеливый?

Может быть, и поисковое движение было вдохновлено Господом нашим. Выбирает он среди людей тех, в ком есть живая совесть, и направляет туда, где ждут неприкаянные воины. Обычный человек видит перед собой лес или поле, а тот, кого ведет невидимая рука, — провалы грунта, оплывшие окопы, истлевший гильзач, растащенный плугом с бруствера.

Его тянет почему-то ткнуть щупом именно туда, где знакомо стукнет кость или обозначится характерный провал. И сердце подпрыгнет как в первый раз: «Есть боец!»

А если повезет, то положено во весь голос заорать: «Медальон!» Чтобы все сбежались поглядеть на черный пенал или какую-нибудь ампулу с бумажкой внутри, порадоваться, понадеяться, что удастся прочитать. Хотя видели такое многократно.

Каждую весну в Великую Пустошь стекаются люди в военных шмотках и резиновых сапогах, чтобы снова и снова вкапываться в землю, извлекая из неё солдатские кости и имена. Чтобы несправедливость хоть когда-нибудь была искоренена. И неважно, сколько лет прошло — главное, чтобы все нашлись.