Ольга Юрьевна Демичева, руководитель организации «Справедливая помощь доктора Лизы» — одно из самых ярких и красивых лиц российской благотворительности. Социальные и филантропические инициативы «Справедливой помощи…» поражают не только глубиной, масштабом и острой актуальностью. Им удалось сохранить высокий дух человечности, всеотзывчивости и любви ко всем живущим — все ценности, заложенные легендарной Елизаветой Петровной Глинкой (1962–2016).

Иван Шилов ИА Регнум

В беседе с главным редактором ИА Регнум Ольга Юрьевна говорит о том, как пережить предательство друзей по идеологическим причинам, почему не нужно ждать благодарности от бездомных и во чье имя должны совершаться добрые дела.

И — как блестящий врач-эндокринолог — рассказывает о тайнах оземпика, современном понимании молодости и трепетном уважении к «святая святых» — человеческому организму.

Никому нельзя отказать

— Друзья, добрый день. Сегодня у нас в гостях замечательный человек, замечательный врач и президент благотворительной организации «Справедливая помощь Доктора Лизы» — Ольга Юрьевна Демичева. Ольга Юрьевна, у вас значок Госпремии РФ. За благотворительность?

— Нет, за правозащитную деятельность.

— Чем сейчас занимается «Справедливая помощь доктора Лизы»?

— Мы международная благотворительная общественная организация. Работаем не только на территории России. Помогали в своё время и Сирии, и Армении, И вот буквально только что я прилетела из Минска, где мы заключили соглашение с фондом Алексея Талая. Этот фонд так же, как и наша организация, помогает тяжелобольным и раненым детям Донбасса.

— Доктор Лиза, Елизавета Глинка, погибла в 2016 году во время полета в Сирию. Работа с Сирией была продолжена?

— Да. Мы помогали лечить детей с тяжелыми онкогематологическими заболеваниями, привозили их на лечение в Питер, в институт имени Горбачевой. Детишкам с минно-взрывными травмами из Сирии приобретали протезы конечностей. Мы работаем давно.

— Доктор Лиза начинала эту работу в 2014 году. Одна из первых она поехала в Донбасс и занялась работой по эвакуации тяжелобольных детей в федеральные медицинские центры России.

— Эта работа продолжается и расширяется. В ДНР, Херсонской, Запорожской областях медицина местами великолепна. Но операцию по трансплантации почки, или печени, или сердца пока не провести. Это запрещено там, где есть военное положение. И многие другие сложности на наших плечах.

Мы привозим детей с их законными представителями, как правило, мамами или бабушками. Реже — с папами: папы воюют. Если надо, везем всю семью, второго, третьего ребенка не оставишь, если у мамы их несколько. И размещаем их в своем Домике милосердия. Организуем им трансферы до места лечения и обратно. В общем, все достаточно широко продолжается, потому что проблем остается много.

А сейчас мы еще помогаем деткам Курской и Белгородской областей, там тоже ранения происходят, минно-взрывные травмы. Размещаем у себя, помогаем социализироваться. Все, конечно, непросто.

— Как семьи на вас выходят?

— А нас хорошо знают министерства здравоохранения наших возвращенных регионов. Там даже нет необходимости о нас рассказывать. Идешь по Донецку, а с тобой незнакомые люди здороваются… И у нас там есть законные представители прямо на местах. В Донецке, в Луганске, сейчас еще в Херсонской области. В Запорожской пока нет, но это дело времени.

Мы никогда никому не отказываем в помощи. Другой вопрос, какую помощь мы можем оказать. Если нужна многомиллионная терапия, например, при спинальной мышечной атрофии, то направляем в фонд «Круг добра».

— Пару недель назад глава «Круга добра», отец Александр сидел на вашем месте.

— А я только с утра с ним сегодня списывалась по поводу ребёнка с миодистрофией Дюшена.

— Откуда ребёнок?

— Из большой России, как сейчас мы говорим. Там проблема в возрасте, ребенку уже двенадцать. А препарат за 300 миллионов помогает деткам с двух до шести лет. Сейчас просила отца Александра, чтобы экспертная комиссия пересмотрела дело этого мальчика. Может быть, есть хоть какая-то доказательная база.

— А если нет, что делать?

— Искать альтернативу, иное лечение. Смотреть просто, как ребенок с тяжелым заболеванием не получает помощи, невозможно. Надо искать пути. Какие — не знаю пока.

Март, мороз, карантин и пустые счета

— Какие годы были самыми тяжёлыми с тех пор, как вы возглавили «Справедливую помощь доктора Лизы»?

— 2020-й. Адский ад.

— Ковид?

— Да не только. Татьяна Александровна Константинова, которая возглавляла организацию, поставила нас в известность, что не может больше разрываться между двумя организациями. Она еще возглавляла фонд помощи слепоглухонемым. И полностью ушла туда.

А я вела программу помощи тяжелобольным и раненым детям. Я же еще доктором работаю. И я не предполагала руководить благотворительной организацией никогда в жизни. В страшном сне не видела такого. Но с 1 марта меня избирают президентом практически против моей воли… Но знаете, как у нас: если не я, то кто?

В марте же начинается ковид. А на счетах практически нет денег. А нам нужно и детьми заниматься, и дорогостоящие лечения оплачивать. Тогда еще республики не вернулись в Россию. Платное плановое лечение — оно ого-го сколько стоило.

И одновременно бездомным надо помогать. А тут: оставайтесь дома. Где им оставаться? Кто их будет кормить? Март, мороз, холодно. Карантин. Кратно возрастают запросы о помощи. Ощущение такое, вот все рушится, я ничего не могу, надо закрываться.

И я тогда рискнула пойти в очень высокие инстанции. Просила помощи на детскую программу. А мне говорят: республики пока не признаны, мы не можем официально никакую субсидию вам предоставить.

— ДНР и ЛНР.

— Да. Я говорю: ну и что делать-то? Вот эти дети, семьдесят человек — тяжеленные. Пока они плановые, но если мы вот в ближайшее время не подсуетимся, они станут экстренными. Да, экстренных возьмут бесплатно, только прогноз для жизни у них будет совсем другой. И мне говорят: пишите заявку на гранты. Я: какие гранты? Я не умею. «Учитесь!»

И мы написали первый грант и получили его. Ну и потихонечку, потихонечку. И сейчас мы считаемся очень устойчивой организацией. Недавно не получили грант на огромную программу помощи бездомным (проект помощи «Зелёный свет»), но не закрыли проект. Он работает так, как если бы мы получили грант.

— У многих людей до сих пор есть недопонимание, что же произошло с самой организацией доктора Лизы, почему она разделилась.

— Через год после гибели Лизы ее «Справедливая помощь» стала называться «Справедливая помощь доктора Лизы». Единогласно правление, в которое входил и вдовец Елизаветы Петровны, приняло это решение. Даже есть английский аналог названия: Doctors' Lisa Care. И возглавила организацию на тот момент подруга Лизаветы Петровны, Ксения Соколова.

— Журналистка.

— Да. Руководитель проекта Snob. Человек, которому особо-то это не было нужно. Но, как всегда это бывает, умолял вдовец, и она решилась. У нее не сложились отношения с одной из сотрудниц организации, которая занималась вопросами пиара. И эта сотрудница, звали её Наталья Авилова, принимает решение написать на Ксению… Я даже не знаю, как правильно: заявление, донос. В Следственный комитет.

— А было за что? Потому что, мне кажется, мы так сейчас легко используем слово «донос».

–А вот если бы было за что, то уверяю, что очень сурово бы досталось Ксении. До 2019 года шли проверки, допросы, всю нашу бухгалтерию шерстили. Уже Ксения не руководила, а все еще шли проверки, проверки и проверки. Ничего не нашли, дело закрыли. Но знаете как: ложечки-то нашли, а осадочек-то остался. В 2018 году Наталья Авилова ушла из «Справедливой помощи» и создала свою организацию под названием Фонд «Доктор Лиза». Почему вот я прошу нас так не называть.

— А путаница есть?

— Ну, ищут-то по ключевым словам. Доктор Лиза — это имя. Иногда находят не нас, и помощь уезжает не к нам, но лишь бы она пошла на добрые дела, как говорится. Сейчас в России много организаций, которые носят имя доктора Лизы. Кстати, я в Белоруссии нашла «Справедливую помощь». Удивительно, но там есть организации, которые под этим именем помогают бездомным.

— А вы с улыбкой говорите об этом, потому что вас это совсем не задевает?

— Количество организаций, которые носят имя Елизаветы Петровны? Я даже больше скажу, чем этих организаций в мире будет больше, тем, если они будут работать хорошо, тем больше будет добрых дел. Поэтому вот пусть будет много организаций, пусть много будет памятников, пусть будет много книг о Лизе. Но если между организациями возникают недобрые трения — это неправильно.

Благотворительное поле огромно. Толкаться на этом пространстве смешно. Помощь надо просто оказывать. Все остальное — это из области, ну, не знаю, мышиной возни, интриг, чего хотите. Вот мне, честно, не до этого.

Неблагодарное значит богоугодное

— Тут же все зависит от первоначального импульса. Либо множить добро и помочь людям, либо ты хочешь как-то себе построить карьеру, имя, репутацию. И если вот второй момент перевешивает, ты уже будешь и толкаться, и интриговать.

— Может быть. Но у меня есть глубокое убеждение: если ты выбираешь какую-то помогающую профессию, там, врач, медсестра, благотворительностью ты занимаешься, приютом ли… Если ты это делаешь для карьерного роста, имени, статуса — это заведомо провальный путь. Потому что нельзя помогать для себя. Помогая, ты не берешь, а отдаешь, ничего не желая взамен. Это закон помощи. Ты отдаешь, ничего не желая взамен.

Лиза начала помогать именно бездомным людям. Вы часто от бездомных людей слышите: большое спасибо? Он тебя еще может и обматерить. Ничего страшного, если ты ему жизнь спас, тебя это не царапнет. Дело в том, что, помогая, ты восполняешь силы не от того, кому помогаешь, а тебе, ну, я не знаю, Господь даёт, Вселенная даёт силы, чтобы ты не выгорал, чтобы ты действовал.

И если ты не выгораешь, значит, ты идёшь правильным путём. А если приходишь весь, как плеть, сил тут у тебя не осталось — значит, где-то ты накосячил. Для меня это такой индикатор.

— Я часто встречаю людей, которые именно ждут отдачи от своей помощи, но не материальной. Люди просто хотят, чтобы им сказали спасибо.

— Я и коллегам всегда говорю: меньше всего мы должны ждать благодарности. Мы не за благодарность работаем, мы просто выбрали для себя дело по душе. И нам плохо спится, если мы не оказали помощь тому, кто в беде. А если оказали, то засыпаешь, как ребенок, встаешь с чистой совестью. Вот это уже тебе награда.

— А как разграничить желание делать именно добрые дела и уступать? Тут же есть грань.

— Она, наверное, есть. Но я интуитивно понимаю, когда нельзя не уступить. Я стараюсь не взвешивать: надо помогать, не надо. Хлеб всегда надо купить — и проще это сделать, если тебя об этом просят. Это, знаете, как в медицине: лучше помочь десяти симулянтам, чем пропустить одного настоящего больного.

— А людей это не развращает?

— Мне иногда до двухсот сообщений в день приходит от незнакомых людей. Спасите, помогите. Иногда так: здрасьте, у меня тетя заболела, высылаю анализы — и раз-раз-раз: тридцать фотографий сыплются с незнакомого номера. Я все равно отвечу. У меня нет раздражения. Значит, больше не к кому было обратиться. Если человек где-то нарыл мой телефон, надо ответить.

— А как вы думаете, ради чего надо совершать добро? Я недавно ездила в Дивеево и решила перечитать беседу Серафима Саровского с купцом Мотовиловым. И он там в начале этой беседы очень настойчиво говорит купцу о том, что добрые дела надо совершать ради Господа. Если бы я читала это лет десять назад, я бы возмутилась: нет, добра надо совершать ради добра, ради гуманизма. А сейчас я понимаю, что батюшка-то был прав. Если ты это делаешь ради Господа, то ты как раз таки и не ждешь никакой награды и, соответственно, не выгораешь.

— Очень хороший вопрос. Действительно, на все воля Божья. В Минске нас вдруг прямо с самолета повезли в Елизаветинский монастырь, куда в тот самый день приехали старцы из Оптиной пустыни. Они говорили так: когда утром встаем, в нас должна быть радость и благодарность Господу за то, что мы имеем возможность дышать, жить, что-то делать. И как, имея эту благодарность, не осуществить ее в тех делах, которые были бы угодны Господу?

И тогда все встает на свои места. И тогда понятно, почему каждого надо любить. Может быть, в нас это знание заложено, по воле Господа, как некое интуитивное понимание пути. А осознанное понимание дается через такие встречи.

Презрение к притворствам

— Мне посчастливилось общаться с Елизаветой Глинкой, особенно когда началась война в 2014 году. Доктор Лиза могла быть жестким человеком и принимать жесткие решения. Это важное качество для благотворителя?

— Люди, которые близко знали Лизу, говорят мне часто, что мне не хватает Лизиной твердости. Я не жесткий человек. Мне доводилось, например, руководить большим отделением в клинике. Но я совершенно не умею быть жесткой. Могу голос повысить, но только наедине, конечно. Прилюдно повышать голос на человека — это вообще исключено, так меня не учили. Я, в принципе, умею ругаться матом, но мне хватает словарного запаса и без этого…

Я очень боюсь обидеть человека. У меня это вот какая-то такая тревога. Я вообще не люблю причинять боль. Я очень мягкой лапкой всегда стараюсь вот какие-то даже трудные вопросы решать, больные вопросы, чтобы, не дай бог, не разбередить, не сделать больнее. Потому что и так много боли.

— На Глинку такой был накат в 2014 году из-за ее выбора. Это был выбор-то не как сейчас, когда началась СВО и большая часть людей сказала: да, мы поддерживаем свою страну и президента. А в 14-м году позиция поддерживать Донбасс считалась маргинальной. И сколько ей пришлось выгрести критики… И вам приходится?

— Пришлось. В 2018-м, когда я уже активно начала ездить в Донбасс, я потеряла очень много друзей и знакомых. Меня просто объявили персоной нон грата. В 19-м или в 20-м меня занесли на «Миротворец». Мне завидуют мои коллеги. Но, на самом деле, терять людей, с которыми ты делал что-то хорошее и доброе, — это тяжело.

— А какие чувства это у вас вызывает?

— Это больно. Но невозможно смотреть в разные стороны до такой степени и оставаться близкими людьми. Я очень рада, что у меня в семье меня поддерживают. Все свои. Это очень ценно. Я знаю семьи, в которых возникала стена между мужем и женой, между матерью и дочерью.

— Если такая стена возникала по геополитическому, внешнему вопросу, мне кажется, в семье и без того были проблемы.

— Были, но, видимо, очень глубинные, невысказанные. Оказывается, два разных человека находились рядом. Или ты растишь ребёнка, но ты не сеешь в него своё мировоззрение, своё понимание, что такое Родина, честь, совесть… Я дочь фронтовика. У меня никогда не было такого, что на кухне говорится одно, а с трибуны другое. Поэтому для меня притворства отвратительны. Я это презираю всячески.

Мы старой формации люди, у меня супруг из семьи военного, и у него тоже вот очень такое прямолинейное, как рельса, представление о том, что такое хорошо и что такое плохо. И на самом деле с таким мировоззрением гораздо легче жить. Потому что когда ты начинаешь плутать, а иногда ты начинаешь плутать, то твой внутренний камертон звучит так громко, что ты понимаешь: не туда пошел. Иди дальше на правильный звук.

— Этих людей, которые так болезненно отпали, неужели никогда не вернуть?

— Если они обратятся ко мне по поводу болезни и нужна будет моя профессиональная помощь, или они окажутся в какой-то беде физической, материальной — я, конечно, помогу. Но дружить я не смогу никогда. Они просто чужие. Почему я должна дружить с ними? Нужна помощь? Пожалуйста. Я не буду в них стрелять. Я в воробья даже не могу выстрелить. Но стреляю я очень хорошо, если что.

— В тир ходили?

— Еще школьницей занималась стрельбой. Мы стреляли в 50-метровом тире из винтовок ТОС-8, ТОС-12. А потом я занималась биатлоном, несмотря на маленький рост. Так что стреляю хорошо.

— А вот что они такого сделали, что вы их не впустите больше себе в душу, в чем их вина?

— Те, с кем я разорвала отношения, за границей сейчас живут. Врачи, музыканты, очень разные люди. Теперь это чужой круг. Если они мне подадут руку, я не спрячу руку за спину, я скажу: да, здравствуйте. Но если они попробуют меня обнять, я не смогу обнять в ответ. Я не обязана обнимать того, кого я не люблю.

Плоды оптимизации

— Я не верю, что вы кого-то ненавидите.

— Ой, вы знаете… Вот есть человек, который очень сильно навредил здравоохранению Москвы, например, а потом получил орден Почётного легиона и уехал жить за границу. Который оптимизацию здравоохранения проводил в Москве, больницы закрывал. Ненависть, наверное, всё-таки неправильное слово, но я считаю, что по закону он должен ответить. Не то что во мне клокочет желание возмездия, но у меня есть потребность справедливости.

— Согласна. Больно смотреть на эти закрытые корпуса…

— Больно. Не получают доступную помощь сегодня те люди, которые в прошлом знали, что им не нужно будет платить за анализы, месяцами ждать обследований…

— А почему ждать-то приходится? Их же перенаправили, как я понимаю, в какие-то гигантские другие новые корпуса, да?

— Да буквально вчера ко мне было обращение. Человеку положена ПЭТ-КТ со специальной меткой «с метионином». Делают мало где. Очередь огромная. И вот сразу звучит: платно — в июне, бесплатно — в августе. Но надо ещё быстрее. Это рак.

— Это связано с закрытием больниц?

— Это связано с тем, что доступность медицинской помощи у нас сейчас сравнялась где-то с европейской. А она всегда там была не очень доступна. А когда речь об онкопатологии, промедление смерти подобное в буквальном смысле слова. Но емкостей, мощностей, кадров всего этого сегодня вследствие оптимизации не хватает.

— Ради чего эта оптимизация была затеяна?

— Представлялось это всё как развитие здравоохранения в более современную и компетентную структуру. Мне представляется, что за этим стояли идеи экономии. Много коек были выведены из оборота под предлогом того, что так долго на койке стационарный пациент не должен пребывать.

Во время ковида инфекционных коек катастрофически не хватало, пришлось перепрофилировать другие медицинские учреждения: кардиологические, пульмонологические, эндокринологические. Сколько людей погибло из-за того, что не получили своевременную помощь кардиолога?

— Тогда вы правы: этого человека надо сажать.

— Но, во всяком случае, следствие должно быть. А его нет.

— И медперсонала не хватает?

— Здесь тоже нужен небольшой экскурс в недавнюю историю. В процессе той самой оптимизации только в Москве сократили почти половину врачей и медсестер. Знаете, как сокращали? Выдавали выходное пособие, огромное, каждому врачу 500 тысяч рублей. В 2014–5 гг. это были бешеные деньги. Медсестре 300 тысяч, санитаркам, по-моему, по 200.

Куда ушли эти люди? В частные клиники. Большинство из них уже никогда не вернутся в государственные медструктуры. Они получают другие деньги, работают без перегруза.

— Живо стоит вопрос о замещении их иностранными специалистами, Есть у нас какой-то иной выход, кроме приглашения людей из ближнего зарубежья?

— А кого еще звать? Я ничего не имею против, если это хорошие специалисты. Так устройте им аккредитацию, которая позволит отсеивать непрофессионалов. Сколько мы видим сегодня некомпетентных специалистов! Некоторые даже по-русски плохо говорят. Ну как так можно? Нельзя этого делать. Нельзя.

Социализировать бездомных надо нежно

— Дом милосердия, о котором вы говорили, он планировался как дом для приёма бездомных, да? Но не сложилось.

— Изначально да, Лизе обещали его как больничку для бездомных.

— Да, и было очень много сделано, в том числе и Советом по правам человека для того, чтобы наладить помощь бездомным. Дом, больница… Но представители Москвы спросили: а зачем оно? Что вы ответили бы: зачем оно?

— Мы с вами вместе, Марина, обращаемся к президенту каждый раз, когда встречаемся с ним по одному и тому же вопросу, шаг за шагом. В декабре 2024 президент на очередной встрече сказал: да, ответственность за этих людей, что оказались на улице, потеряли социальные корни — это и наша с вами ответственность. Если, конечно, мы сами люди — мы не можем им не помогать. И сегодня нас слышат, по счастью, и московские власти, и другие.

Я была в Хабаровском крае, сейчас в Тюменскую область слетала. Везде организуются центры медицинской помощи бездомным. Принимаются решения, которые позволят этим людям получать не только экстренную помощь, экстренную они получают по счастью, даже паллиативную кое-где получают, например, в Москве, — но и плановую.

Гемодиализ — плановая помощь. Три раза в неделю человек должен приехать на процедуру. Или органная недостаточность, опять же онкологические заболевания, последствия того же инсульта, ампутации. У них сколько обморожений, они часто без ног, без рук. Они люди. Оставлять их без помощи — это безбожно.

— Уверена, что сейчас кто-нибудь сидит, нас смотрит и говорит: а они сами творцы своего несчастья.

— Да. «Жила-была девочка сама виновата». Кого-то обвинить в том, что он виноват сам, проще всего. Я не хочу помогать, но я же не сволочь, поэтому я объясню почему. Они такие, сякие, пятые-десятые. Но если человек голодный, у него рана кровоточащая, ему больно? Судить — не наша компетенция. Можешь помочь — помоги, пожалуйста, не можешь — отойди в сторону хотя бы и не мешай помогать другим.

— А куда может бездомный человек сегодня в Москве и Московской области обратиться за плановым лечением?

— Ни в Москве, ни в Московской области, ни в любом регионе нашей огромной страны. Если не имеет на руках паспорта и полиса ОМС — не может никуда.

— И что же ему делать?

— Вот в этом-то и проблема. К 1 июля 2025 года Минздрав и Минсоцзащиты должны предоставить концепцию оказания помощи людям бездомным, в том числе помощи плановой в случае жизнеугрожающих заболеваний. И вот именно поэтому сейчас вот все эти мои поездки по регионам и происходят.

Мы ищем алгоритмы решения. Это не так дорого на самом деле. У нас есть возможность создания биоидентификационной карточки. По этой биометрии мы знаем, кто это, чем он болен, какая помощь ему нужна. И без привязки в региону.

— Какой должна быть больница для бездомных?

— Нужны медико-социальные центры, потому что бездомного человека мало лечить, его нужно нежно социализировать. Почему нежно? Потому что любые жесткие меры вызывают противодействие.

Я думаю, год-два-три у нас будут появляться эти больницы. Первые-то есть: больница прекрасная в Тюмени, медицинский пункт чудный в Челябинске. В Питере больница для бездомных, амбулатория, там замечательно помогают. Это всё развивается, но пока силами НКО.

Если государственные мощности нам свою силу дадут, мы вместе сделаем очень много. Нас всего 200 организаций, помогающих бездомным по всей Руси великой.

— И эта помощь такая неблагодарная…

— Но мы потому и люди, что мы не можем пройти мимо чужой беды. Вот если можем, мы уже что-то потеряли как люди. И не факт, что, потеряв это, будем помогать своим пожилым и своим маленьким больным детям. И очень странно, когда ты помогаешь только своему кругу. Мы все слишком большими корнями растем в стороны, вглубь, чтобы ограничиваться маленьким мирком. Это не жизнеспособный мирок. Мы огромны.

— Как помогает бездомным «Справедливая помощь…»?

— По-разному. Прямо прорыв у нас идёт с 2019 года. Мы создали Центр помощи бездомным. Назвали мы его «Зелёный свет» — тот самый, на который не дали гранта. Но до этого гранты получали, спасибо Москве. Это низкопороговая помощь называется. Мы не спрашиваем документы, не проверяем ничего.

Пришел человек: мне нужна помощь. Он может помыться, переодеться, постирать свою одежду, поесть, проконсультироваться с психологом или наркологом. сдать анализ на социально значимые инфекции. Может заняться трудоустройством, может обратиться за помощью по заселению. У нас есть проект «Хостельная жизнь», который позволяет людям, которые хотят социализироваться, начать работать на несколько месяцев. На три месяца мы их можем размещать в хостеле за счет организации.

— А если в гранте отказали, то из каких средств оказываете им помощь?

— Нам помогают многие люди и организации. Все знают, что мы работаем честно, отчитываемся за каждую копейку, что мы никогда не злоупотребляем теми средствами, которые получаем.

Потерянные души

— Не знаю, можно ли говорить об этой истории. К вам же приходил молодой человек, который потом убил девушку в машине Гоши Куценко. Это же ваш бездомный?

— Это наш бездомный. Говорить об это больно, но надо. Пришёл парень, который ушёл из места лишения свободы на фронт, на СВО. Его после ранения отправили в долгосрочный отпуск. И вот он вернулся. Жить негде. Обратился к нам. Мы его, как всех, обули, одели. Дали возможность в нашем проекте хостельной жизни поучаствовать. Он работу нашел. Начал к нам приходить периодически в подвальчик, помогать. Но все говорил: надо уходить, мне все равно здесь делать нечего.

И вот он уже собирался идти контракт заключать заново — уже как свободный человек, он уже искупил кровью. Но таким людям-то пробация нужна, чтобы социализироваться. Это такое переходное время: найти работу, крышу над головой…

— Социальная реабилитация.

— И не одним прыжком в обычную жизнь, а постепенно. Но вот не было у него этого. И вдруг мы узнаем вот про эту историю.

— Можно было его как-то спасти, если бы работала эта пробация?

— Как нам это видится… Вот есть пробации для тех, кто отсидел свой срок и выходит на свободу. Это одна история. Для тех, кто ушел на фронт из мест лишения свободы, к ним другое отношение, им нужно уважение. Другая система должна быть. У него детский дом за плечами. Он не получил, вот бывает такое, жилья как детдомовец. И оказался в своё время в плохой компании, и сел, и потом опять сел.

— Ну да, потерянные души. Хотя при другом подходе, может, и убийства не было бы…

— Я его не оправдываю. Я просто говорю о том, что это трагедия. Вот опять, я не судья никому… Но лучшее — это профилактика. Это и в медицине, это и в социальных вопросах, это вообще в жизни.

Две волшебные молекулы

— Да, спасибо. Я теперь перейду к последнему блоку и буду обращаться к вам как к врачу-эндокринологу. Вопрос вполне хайповый, как сейчас говорят. Вчера читала, что закончился российский аналог оземпика, его разобрали. Я не понимаю, неужели настолько атрофирована сила воли, чтобы отказаться от какой-то еды и начать вести более активный образ жизни?

— Ожирение — это проблема, мировая проблема. Сегодня до 50% населения человечества, от мала до велика, страдают избыточной массой тела. Это болезнь: расстройство пищевого поведения, нарушение накопления и расходования жировой ткани.

Волевой компонент здесь плохо работает. Для аналогии, вы можете усилием воли задержать дыхание на минуту, на две, на три, а на пять не можете. Никакая воля не даст вам взять власть над вашей подкоркой, которая управляет вашим дыхательным центром. Вот то же самое и с пищевым поведением.

На какое-то время вы можете принять решение питаться правильно, ограничивать калораж, снижать массу тела. Но дальше включатся механизмы, которые не подвластны вашему сознанию. Поэтому лечение ожирения — это в большинстве случаев подключение медицинских ресурсов.

В мире есть две роскошные молекулы. Одно зовут семаглутид, тот самый оземпик, другое зовут терзепатид, и эта молекула тоже присутствует в качестве нашего российского аналога. Семаглутид в России стали производить в 2022 году, когда компания-производитель объявила нам об уходе с российского рынка. Но не целиком. Свои инсулины она на рынке оставила. А оземпик решила увести.

— Из вредности?

— Ну как вам сказать? Это политика.

— А семаглутид, в отличие от инсулина, — предмет роскоши?

— Не совсем так. В 2021 году он был внесен в список жизненно необходимых препаратов. Эта молекула не только успешно применяется для лечения сахарного диабета второго типа и лечения ожирения даже у людей без диабета, но и обладает мощнейшими кардиопротективными и гепатопротективными свойствами. Снижает риск инфарктов, инсультов, сердечной недостаточности, жировой болезни печени, перехода жирового гепатоза и так далее. То есть достоверно продлевает жизнь человека.

У нас море людей, которым этот препарат жизненно необходим. И наш Минздрав дает добро на разработку отечественных аналогов, дженериков семаглутида. Сейчас уже три фармкомпании производят семаглутид. Он не может кончиться. Мы ни от кого не зависим. У нас независимое производство.

Нашими препаратами семаглутида едет вся Европа затариваться. Ко мне из Соединённых Штатов пациенты приезжают на консультацию и закупаются отечественным семаглутидом. Он стоит в пять раз дешевле оригинального препарата, не уступая ему ни в чём.

— А почему в Европе свой не сделали?

— А у нас было принудительное лицензирование, потому что препарат ушёл с рынка, а относился к списку жизненно необходимых.

— Так сыграли санкции?

— Конечно. И сейчас просто мы потираем лапки. Иначе бы никогда этого не было.

— А насколько это опасная история? Просто взять и колоть себе для того, чтобы похудеть?

— У препарата высокий профиль безопасности, мало противопоказаний. Нет доказательной базы для применения при беременности, при лактации — мы и не назначаем. Есть два достоверных основания не дать этот препарат. Это медуллярный рак щитовидной железы в анамнезе и острый панкреатит.

Но самолечением заниматься ни в коем случае нельзя. Есть побочные эффекты, они клинически значимы. Поэтому только с позволения врача.

— А что такое необоснованное введение?

— Представьте себе девочку вашей комплекции, у которой нет никакого сахарного диабета второго типа. Но она хочет весить не 60 кило, а 50. Она начинает самостоятельно делать инъекции. Вот это неправильно.

— Почему?

— Лучшее лекарство — то, которое можно не дать. Потому что любая лекарственная терапия — это вторжение в обмен веществ. Речь не только об оземпике. Ко мне приходят пациенты: а я решила попить цинк и магний, а я решила попить витаминчики, а я решила попринимать мексидол… А ты решила-то на основании чего? Какими знаниями руководствовалась? Ты хоть представляешь, как работают рецепторы ППА и эрцгаммы клеточной линии?

Люди вторгаются в святая святых — в человеческий организм. Он устроен фантастически, красиво, но очень сложно. Сложнее любой самой дорогой машины. Но туда они с отверткой не полезут.

Правда, у человеческого организма колоссальные способности к саморепарации и очень много, как это сказать, защиты от дурака. Буферные системы сработают, кишечник выведет то, что выпил человек зря, почки сработают, печень инактивирует. Но иногда не хватает сил защищаться.

И вечная весна?

— И последний вопрос. Теперь к молодым людям относят людей до 45 лет. Это круто. Я понимаю политико-экономические причины этого. Но как вы думаете, реально ли человек до 45 — это молодежь?

— Это вопрос, как сказать, консенсусный. Вопрос терминов. Кого мы договорились называть молодежью? Тех, кто еще фертилен. Откуда 45? Это возраст активного деторождения. С другой стороны, мы знаем, что, например, процессы остеопении и остеопороза у женщины запускаются значительно раньше, чем наступает менопауза, примерно с 37 лет. То есть, считайте, в молодости. Это тоже не отменишь.

Можно сохранять более продолжительную активную жизнь, молодо выглядеть. Но есть биологические часы, и они подчиняются другим законам, генетическим. И наша-то задача — отодвинуть генетическую программу старения и умирания. Это более амбициозная задача, более сложная.

— Какие-то женщины теперь могут решить, что впервые рожать в 44 — это нормально. И столкнутся с серьёзными трудностями. Дай бог, чтобы всё получилось, но трудности будут.

— Это бесспорно так. Вероятность успешно стать мамой, самая такая яркая и сочная, приходится примерно на студенческий возраст и плюс еще чуть-чуть, до 25 примерно лет. Сейчас немножко мы отодвинули это до 30, хотя я еще застала время, когда рожающих в 26 называли «старая первородящая». Представьте себе!

И действительно, наши яйцеклетки стареют вместе с нами. В отличие от сперматозоидов, которые всё время новые-новые-новые. Чем старше женщина, тем выше ее шанс не забеременеть. А если она забеременеет, тем выше вероятность генетических дефектов у ребенка, потому что процессы подготовки клеток крепко ассоциированы с возрастом.

— Спасибо вам, Ольга Юрьевна, большое, что нашли время и пришли к нам. Мы ваши друзья.

— Взаимно. Спасибо вам!