На основе реальных событий. Почему большевики запретили «Собачье сердце»
Сто лет назад, в конце марта — начале апреля 1925 года, сотруднику газеты Наркомата путей сообщения «Гудок», литератору Михаилу Булгакову стало окончательно ясно: новая фантастическая повесть «Собачье сердце» не будет напечатана ни в ближайшем, ни в отдалённом будущем — и, возможно, вообще никогда.
До последнего момента у Михаила Афанасьевича оставалась надежда — может быть, Главлит (орган предварительной цензуры) дозволит публикацию в кооперативном альманахе «Недра», который печатался в «нэпманском» издательстве «Мосполиграф». Ведь тогда, в междуцарствие, наступившее после смерти Ленина, цензорские ножницы особо не усердствовали.
У большевистских вождей были более важные дела — «стоял вопрос об уплотнении»: кому занять освободившееся место во главе партии, а кому — скатиться вниз по карьерной лестнице.
2 января 1925 года — одновременно с замыслом повести о Филиппе Филипповиче Преображенском и Полиграфе Полиграфовиче Шарикове — Булгаков отметил в дневнике:
«(Председатель Совнаркома Алексей) Рыков напился по смерти Ленина по двум причинам: во-первых, с горя, а во-вторых, от радости».
«Троцкий теперь пишется «Троий» — ЦК выпало».
Все эти анекдоты мне рассказала эта хитрая веснушчатая лиса Лежнёв вечером, когда я с женой сидел, вырабатывая текст договора на продолжение «Белой гвардии» в «России». Жена сидела, читая роман Эренбурга… Денег у нас с ней не было ни копейки».
«Хитрая веснушчатая лиса» — выпускник Цюрихского университета Исайя Лежнёв — был бессменным редактором советского журнала «Россия», «первого беспартийного органа», который под присмотром ЦК партии издавался для «попутчиков», сменовеховцев и других подозрительных личностей. Одновременно Лежнёв писал для парижско-берлинского журнала «Смена вех» — такое в Советской России было ещё возможно.
Один из попутчиков, Булгаков, писал о своём редакторе: «Божьей милостью ухитрился издавать (в годы 1922–1925!) частный толстый журнал… на окраине города Москвы в симпатичной и грязной квартире».
Но случилось это вовсе не Божьей милостью. Когда в 1922-м глава Коминтерна Григорий Зиновьев требовал закрыть рассадник крамолы, «Россию» спасла личная протекция Ленина. Интеллигентские «спецы» ещё требовали особого подхода, и им полагалась «окончательная бумажка, броня». Такое фантастическое положение вещей сохранялось и после безвременной кончины вождя мирового пролетариата. Так, в красной Москве в журнале Лежнёва в 1925-м была напечатана «Белая гвардия».
Хорошая квартира и страшная судьба её обитателей
Из дневника Булгакова за 4 января 1925 года:
«Вся Москва растеклась в оттепельной грязи, а я целый день потратил на разъезды, приглашая гостей… Видел милых Ляминых и отдал им номер «России» с «Белой гвардией».
С литературоведом Николаем Ляминым и его женой, иллюстратором детских книг Натальей Ушаковой, Булгаковы (Михаил Афанасьевич и его тогдашняя супруга Любовь Белозерская) дружили семьями. Именно здесь, в квартире в Савельевском переулке близ Пречистенки, устраивали «булгаковские чтения». «Всё, или почти всё, что им было написано, он читал у Ляминых», — вспоминала Белозерская. В том числе сюда писатель приносил черновики «Собачьего сердца».
С другой стороны, не только сами «милые Лямины», но и их квартира, дом и окрестные дворы играли роль соавторов булгаковских книг. В «громадной, до крайности запущенной передней» стоял громадный же ларь — этот обитый железом сундук позже материализуется на страницах «Мастера и Маргариты», в сцене погони Ивана Бездомного за Воландом.
В начале 1930-х Лямин провёл под арестом «смешные» две недели — милиция арестовала его по подозрению в хранении валюты. Почему бы не использовать этот курьёзный эпизод для истории управдома Никанора Ивановича Босого?
Наталья Ушакова взглядом художника подсказала, в какой подворотне с «бьющейся на ветру железной решёткой» (между домами №6 и №8 по Пречистенке) профессор Преображенский мог бы прикормить колбасой «неизвестного собачьего принца-инкогнито» — пса Шарика. И эта подворотня прописалась в книге.
Булгаков же, в качестве шутки для своих, оставил в тексте «Собачьего сердца», как бы сейчас сказали, пасхалку. Этот эпизод не вошёл в окончательный вариант повести, но, кстати, был включён в сценарий фильма Владимира Бортко.
Помните сцену, в которой к профессору Преображенскому приходит «за омоложением» стареющая дама, которой Филипп Филиппович обещает пересадить яичники обезьяны? Дама жалуется на юного любовника:
«Клянусь, профессор, этот Мориц… Это моя единственная страсть. Он карточный шулер. Его знает вся Москва. Он не может пропустить ни одной гнусной модистки! Ведь он так дьявольски молод!».
Первая жена Николая Лямина, модельерша, ушла к общему знакомому, Владимиру Эмильевичу Морицу, который был, конечно, не карточным шулером, а известным всей интеллигентской Москве театроведом и переводчиком.
Наталья Ушакова пережила мужа почти на полвека и, уже в перестройку, рассказала и о «булгаковских чтениях», и о том, как Михаил Афанасьевич рассчитывал, что «Собачье сердце» можно будет прочитать в советских газетах (точнее, журналах).
Ведь, как и было сказано, времена стояли фантастические. А сама повесть о профессоре Преображенском, напротив, была почти документальной.
«Герои Уэллса по сравнению с вами вздор!»
В 1923 году в лондонском The Strand Magazine вышел рассказ Артура Конан Дойла «Человек на четвереньках». Шерлок Холмс расследует причины странного поведения профессора-антрополога Пресбери и выясняет: профессор решил «омолодиться» перед браком с юной особой, колол себе «сыворотку обезьяны» и так увлёкся, что едва сам не превратился в дикого зверя.
Но не спешите подозревать Булгакова в плагиате. У профессора Пресбери и профессора Преображенского — и, возможно, у профессора Персикова из «Роковых яиц» — был реальный, а не литературный прототип. С него же, не исключено, своих безумных гениев списывал тогдашний король фантастики Герберт Уэллс. Упомянутый, к слову, и в «Роковых яйцах», и в фильме по «Собачьему сердцу».
Этот прототип — французский хирург, доктор Серж Воронофф, он же выходец из Российской империи Сергей (урождённый Самуил) Абрамович Воронов. С конца 1890-х он разрабатывал ксенотрансплантацию — пересадку органов животных человеку.
Русский иллюстрированный журнал «Искры» (не путать с большевистским изданием) писал в июле 1914-го:
«Во французской медицинской академии наш соотечественник, доктор Сергей Воронов, сделал сенсационное сообщение об операции, произведенной им в его клинике над 14-летним мальчиком-идиотом… Воронов сделал этому мальчику прививку зобной железы обезьяны. Успех превзошел ожидания. У мальчика ожил взгляд, появились умственные способности».
В медицинском сообществе, к коему принадлежал и доктор Булгаков, знали о вышедшей в 1920 году в Нью-Йорке работе доктора Воронофф «Жизнь; изучение средств восстановления жизненной энергии и продления жизни». А непосредственно перед появлением замысла «Собачьего сердца», в 1924-м Воронов опубликовал статью «Сорок три пересадки от обезьяны человеку» и готовил очередную книгу на ту же тему.
«Омоложено 2 священника и 15 совслужащих»
У франко-русского «мага и волшебника» были последователи в Советской России, с любопытными фамилиями.
«Крестьянская газета» в номере от 12 января 1924 года писала, что в Твери работают продолжатели дела Воронова и пионера европейской сексологии, австрийца Ойгена Штейнаха, который пытался добиться эффекта омоложения от вазэктомии. Это некие «профессор Воскресенский и доктор Успенский» — у профессора Преображенского, заметим, тоже «поповская» фамилия, как-никак сын кафедрального протоиерея.
Докторами Воскресенским и Успенским «за полтора года омоложено: 10 рабочих, 5 врачей, 2 священника, 1 торговец и больше 15 советских служащих — материал для операций обеспечивает обезьяний питомник», сообщала «Крестьянская газета».
По соседству вполне могла появиться и корреспонденция из Москвы: «Недавно в Обуховском переулке родился ребёнок, который играет на скрипке. Только с помощью современных средств медицины он смог появиться на свет. На нашем снимке профессор Ф. Ф. Преображенский…».
Но отметим — физиолог-экспериментатор Леонид Воскресенский и хирург Василий Успенский были вполне реальными людьми. Воскресенский впоследствии стал первым директором Сухумского обезьяньего питомника, Успенский — развивал хирургию в родном Калинине (Твери), во время войны руководил эвакогоспиталем и, не исключено, стал прототипом одного из героев «Повести о настоящем человеке».
«Обезьяны победят большевиков»
Идея, что эксперименты могут дать не омоложение человека, а полное очеловечивание зверя, тоже была взята не с потолка.
Булгаков хорошо знал — ещё по Киеву — Виктора Шкловского, который пересказывал в своём «Сентиментальном путешествии» слухи, ходившие в городе в годы Гражданской войны: «Рассказывали, что англичане… уже высадили стада обезьян, обученных всем правилам военного строя. Рассказывали, что этих обезьян нельзя распропагандировать, что идут они в атаки без страха, что они победят большевиков».
Слухи слухами, но ещё с 1910-х годов русский биолог Илья Иванов вполне серьёзно пытался вывести гибрид человека и обезьяны, о чём писали не только научные журналы, но и пресса, вплоть до бульварной.
И как раз в 1924 году профессор Иванов, работавший тогда в парижском институте Пастера, получил разрешение поработать в питомнике шимпанзе во Французской Гвинее. Проект сорвался, но, что самое удивительное, учёный получил грант от советского правительства. Проекту создания нового человека благоволил Анатолий Луначарский, и через управделами Совнаркома СССР, бывшего личного секретаря Ленина — Николая Горбунова уехавшему в Европу Иванову выделили 10 тысяч тогдашних долларов.
Позже профессор проводил безуспешные опыты по «искусственному осеменению самок шимпанзе спермой человека» уже в СССР, в Сухумском обезьяннике. Было бы удивительно, если бы Булгаков не слышал о странной истории доктора Иванова.
Да и в целом дух времени был наполнен фантастикой.
Совсем недавно большевики всерьёз рассчитывали на превращение Гражданской войны во всемирную революцию. Константин Циолковский, которого уже не считали чудаком из Калуги, писал статьи для секции междупланетных сообщений при Академии воздушного флота РККА.
А старый социал-демократ Александр Богданов, многолетний товарищ и оппонент Ленина (и заодно, к слову, писатель-фантаст, автор книги «Праздник бессмертия») продвигал собственную теорию продления жизни и омоложения — через оздоровление организма молодой кровью. С этой целью Богданов в 1926 году — при поддержке сестры Ленина Марии Ульяновой и наркома внешней торговли, полпреда СССР в Британии и Франции Леонида Красина — возглавил Институт переливания крови, ныне Национальный медицинский исследовательский центр гематологии.
«Такие вещи намного опаснее»
Раннесоветский «праздник бессмертия» продлился недолго. Богданову, который в 1928 году скоропостижно умер во время обмена кровью с молодым студентом, ещё, можно сказать, повезло. Время неумолимо менялось, на место «фантастов» от политики и науки приходили прагматики ленинского (а на деле — сталинского) призыва.
В 1930-м профессора Илью Иванова, которому так и не удалось вывести нового человека, отправили в ссылку в Алма-Ату, где тот и умер. «Шарикова» из шимпанзе Иванов так и не вывел. Личный секретарь Ленина, академик Николай Горбунов, через которого шли «спонсорские средства» Иванову, был осуждён 7 октября 1938 года и в тот же день расстрелян.
Что же до профессора Воскресенского, то в 1931-м он просто… пропал, как будто был жильцом нехорошей квартиры №50. Журналист Вадим Нестеров отмечает, что официальные биографии учёного заканчиваются загадочной фразой: «В 1931 г. он оставил работу в питомнике и уехал из Сухуми», после чего следы теряются.
В новые трагические времена не оставалось места и идейно сомнительной фантастике. Судьба повести о профессоре, который «не любил пролетариат», была в этом смысле одним из первых звоночков.
Булгаков написал «Собачье сердце» быстро.
Начал в январе 1925, а в марте уже читал две части повести на собрании «Никитинских субботников» в Москве. И сразу попал «на карандаш». В двух сообщениях, переданных сотрудником ОГПУ, присутствовавших на чтениях, приводились наиболее возмутительные цитаты: о разрухе в головах, о совете не читать до обеда «советские газеты, в особенности «Правду», и т.п.
«Мое личное мнение: такие вещи, прочитанные в самом блестящем московском литературном кружке, намного опаснее бесполезно-безвредных выступлений литераторов 101-го сорта на заседаниях Всероссийского союза поэтов», — делился агент.
Становилось очевидно, что Главлит повесть не одолеет. Последняя надежда оставалась на редактора кооперативного альманаха «Недра», старого большевика Николая Ангарского, который смог «пробить» повести Булгакова «Дьяволиада» и «Роковые яйца». Но подключилась «артиллерия» более тяжёлая, чем партиец с 1903 года Ангарский.
Против публикации выступил член Политбюро ЦК ВКП (б) Лев Каменев, заявивший: «Это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя».
7 мая 1926 года в квартире Булгакова был произведен обыск, конфискована рукопись дневника писателя и два экземпляра машинописи «Собачьего сердца». Лишь три года спустя изъятые тексты при содействии Максима Горького возвратили автору.
Тема «Собачьего сердца» всплывала и позже.
В ноябре 1933 года Елена Сергеевна Булгакова записала в дневнике: «Позвонил писатель (Сергей) Буданцев, что физиолог (Сергей) Брюхоненко, — который работает по вопросу об оживлении мертвого организма и делает опыты с отрезанной собачьей головой, — хотел бы очень познакомиться с Михаилом Афанасьевичем». Но было очевидно: о том, чтобы извлечь повесть из стола, не может идти и речи.
Тем временем, маховик репрессий перемалывал и близких друзей Булгакова, и его знакомых, литературных чиновников и партийных функционеров, сторонников и противников публикации.
В один из дней 1931 года услышал шаги на лестнице театровед и литературный «карточный шулер» Мориц — его пришли арестовывать. НКВД вело дело идеалистического кружка философа и поэта Георгия Шпета, и театровед в числе прочих «попутчиков советской власти» отправился в ссылку в Архангельскую область.
В 1936 по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде был арестован гостеприимный хозяин литературного салона Николай Лямин. Это было ещё до начала большого террора — и ему тоже в общем-то «повезло». После трёх лет в одном из лагерей Ухтпечлага его отпустили. В феврале 1940 Лямин успел навестить своего умирающего друга Маку — Михаила Булгакова. В 1941-м — новый арест, по той же статье. Николай Николаевич Лямин умер от истощения в Саратовской тюрьме НКВД в октябре 1942 года.
Член Политбюро Каменев, преградивший пусть к печати повести про Шарикова, был осуждён по делу «Троцкистско-зиновьевского центра» и расстрелян. В 1940 году как «английский и германский шпион» был арестован продвигавший повесть Николай Ангарский, и год спустя расстрелян на полигоне в Коммунарке.
Гражданин Шариков и господин Бобиков
Рукопись не сгорела — до смерти писателя в 1940-м и более четверти века после неё повесть пролежала в архиве. И, судя по всему, продолжала восприниматься «токсично», как памфлет на коммунизм и его проект «нового человека». Даром что к этому проекту всерьёз относились разве что в раннесоветские годы да еще, пожалуй, в хрущёвскую оттепель.
Если «Мастера и Маргариту» в 1967 официально напечатали (пусть и в урезанном виде) в советском журнале «Москва», то «Собачье сердце» год спустя ушло в «тамиздат». Как поясняла Елена Сергеевна, текст рукописи скопировали без её ведома и вопреки её воле — и скопировали с ошибками. Дополнительным «минусом в карму» было то, что повесть опубликовал западногерманский журнал «Грани», связанный с НТС.
В 1976 на Западе была снята первая экранизация — фильм совместного производства Италии и ФРГ с Максом фон Зюдовым в роли Преображенского. В немецком прокате картина называлась «Почему лает господин Бобиков» — так почему-то переименовали Шарикова. «Клюквы» избежать удалось: режиссёр Альберто Латтауда до этого уже экранизировал «Капитанскую дочку» и чеховскую «Степь». Но краски он сгустил. К примеру, когда Бобиков приходит устраиваться в «очистку» и говорит, что хочет «заниматься кошками», ему отвечают: «Их здесь больше нет, всех съели».
Ещё одна любопытная деталь — Латтауда (учитывая левые настроения в Европе 1960-70-х годов) говорил, что его мишенью был европейский фашизм, а не русский большевизм. «Фашистом» оказывался вивисектор Преображенский, а добродушный шалопай Шариков-Бобиков — жертвой.
Более близкие к авторским оценки расставил Владимир Бортко в экранизации, показанной в разгар перестройки, в ноябре 1988 года. Всего лишь через год после первой публикации повести на родине, в журнале «Знамя».
Режиссёрские находки и мастерство актёров — мэтра Евгения Евстигнеева и никому тогда не известного Владимира Толоконникова — сделали повесть ещё более прижившейся в народном сознании, чем другие произведения Булгакова.
Как и положено шедевру, у него нашлись и почитатели, и ненавистники.
В интервью газете «Собеседник» Бортко вспоминал спустя четверть века после премьеры: «Я открыл газеты и обомлел. За достоверность цитат не ручаюсь, но можно поднять архив, и вы убедитесь, что я близок к тексту… Там было написано примерно следующее: «Такого дерьма, как «Собачье сердце», никто отродясь не снимал. Режиссёру за это надо отрубить не только руки, но и ноги и сбросить с моста».
Полиграф-дьявол и Владимир Ильич Преображенский
В позднесоветском обществе «завирусилась» статья «Тайнопись в «Собачьем сердце», опубликованная в 1987 году в Нью-Йорке неким С. Иоффе.
Там уже «срывались покровы»: Преображенский — Ленин, Шариков, материалом для которого послужил Клим Чугункин — это, конечно, Сталин. Борменталь — Троцкий, Швондер — Каменев. А Дзержинский и Зиновьев и вовсе «травестировались» в служанку Дарью Петровну и горничную Зину. С появлением Интернета эта конспирологическая версия перекочевала туда. Её легко можно найти в соцсетях.
Там же «бродят» и цитаты склонного к фантазиям публициста Бориса Соколова, автора «Булгаковской энциклопедии» 1996 года:
«Процесс превращения собаки в человека охватывает период с 24 декабря до 6 января, от католического до православного Сочельника… Новый человек Шариков появляется на свет в ночь с 6-го на 7-е января — в православное Рождество. Но Полиграф Полиграфович — воплощение не Христа, а дьявола».
Но и помимо мистических и конспирологических версий, сам фильм Бортко, а вместе с ним и первоисточник, стал не просто одним из многих «откровений» эпохи перестройки, но и остался в памяти на десятилетия, став сейчас источником мемов и роликов в соцсетях.
Шариков и Швондер упоминаются в повседневных разговорах в России уже куда чаще, чем Печорин и Чацкий. За сто лет без «Собачьего сердца» русских людей представить себе невозможно. Даже тех, кто не читал. Ведь они тоже знают, что такое «Абырвалг» и что слово «душили» произносится восемь раз. Вопрос о том, можно ли изменить и улучшить человеческую натуру, «очеловечив зверя», остаётся открытым и в XXI веке.