Иса Гаджиев родился в Дагестане. Служил в спецназе, затем занимался конным туризмом. С детства мечтал о дочери. В 2022 году вслед за боевыми товарищами подписал контракт и отправился на СВО. В это время в Дагестане у мужчины родилась дочь Ясмина.

Иван Шилов ИА Регнум
Иса Гаджиев

Иса приехал посмотреть на неё, после чего вернулся на СВО. Вскоре боец узнал, что жена оставила Ясмину в высокогорном селе, а сама отправилась в Москву. Выбора не было, нужно было ехать. Дочь Гаджиев забрал и вновь направился «за ленту» — уже с малышкой.

Как так получилось и почему у него не было других вариантов, боец рассказал главному редактору ИА Регнум Марине Ахмедовой.

— Иса, как вышло, что вы с ребёнком поехали на СВО?

— Думаю, любой отец решился бы на такой поступок. Я лежал в госпитале после ранения в ноги, проходил лечение. Узнал, что мать моей дочери уехала, а её оставила в селе в горах — у своих родственников. Когда я узнал, сразу туда поехал.

— Вас отпустили?

— Я подошёл к начальнику госпиталя, объяснил ситуацию. Говорю, ребёнок мне важнее всего, нужно поехать. Он говорит: всё, поезжай, но нужно будет вернуться. Хорошо, говорю.

— А сколько времени вы служили к тому моменту?

— C 2022 года на СВО нахожусь.

— Вы ходили в штурмы?

— Да, каждые день-два. Заходили на позицию (противника), потом возвращались. А Ясмина родилась, пока я был там.

В 2022 году я ещё занимался конным туризмом, а до этого работал в спецназе в Дагестане. Ездили в разные города, в Казань. Узнал, что мои друзья, сослуживцы, попали под обстрел в зоне СВО. Многие из них, к сожалению, погибли.

— Как вы об этом узнали?

— Друзья позвонили, говорят: тот погиб, этот погиб… Я решился поехать туда, к ним. Говорю: приеду, ждите меня. Они отговаривали: «Даже не думай об этом!» Но я всё равно пошёл.

— А как мама Ясмины к этому отнеслась?

— Спокойно: «Твоё решение, как пожелаешь».

— А вы почему пошли? Из-за друзей?

— Да.

— А вы понимали, за что Россия воюет, когда пошли?

— Конечно, понимал.

— За что?

— За правду.

— А как вы себе эту правду представляете?

— Честно, пока я туда не поехал, до конца сути не понимал. А по приезде уже увидел своими глазами, что там происходило. Местных жителей видел, которых только освободили.

— Как они относились к вам?

— Многие плакали. Помню, в 2022 году из какой-то деревни привезли женщину, взрослую. Наши освободили деревню, нашли женщину и вывезли оттуда. Она мне говорит: «Сынок, я уже месяц или полтора нормально не кушала. Можно мне хлеба и чего-нибудь попить?» Я пошёл к ребятам, спросил, у кого что есть. Собрали пакеты и отдали ей. Она плакала.

— А для вас это был большой контраст? В Дагестане — солнце, море. Еды много, сёла рядом. И там — совсем другая ситуация.

—Для военных это нормально. Я же раньше тоже был военным, мы ездили по разным городам, районам. В общем, поехал я туда, но попал в другое место — не туда, куда планировал. Подписал контракт на три месяца, чтобы к своим ребятам попасть: думал, три месяца мне хватит, чтобы всё увидеть, понять и решить для себя, оставаться ли дальше. Но так и не добрался до своих ребят.

— Почему?

— Меня отправили в Ростов, отправили в другое подразделение. Там и остался.

— Ясмина родилась, когда вы были в зоне СВО?

— Да. 1 сентября она родилась, я приехал домой, увидел её. Я дочку ждал с детства.

— Почему именно дочку? Обычно мужчины хотят мальчиков.

— Нет, я всегда дочку хотел. Я сам вырос без отца. Видел, как моя сестра и другие девочки любят своих отцов, как отцы их любят. А до того, как дочка родилась, вообще не думал о последствиях.

— Что вы имеете в виду?

— Всегда в штурмы ходил, не осторожничал вообще. Все говорили, что я сумасшедший.

— Вы заходили на вражеские позиции, в блиндажи?

— Да, много раз было.

— И в ближний бой с украинцами вступали?

— Не совсем ближний бой, метров пятьдесят между нами было. И у нас командир — очень умный, настоящий профессионал. Мы заходили, занимали позиции, потом по врагу отрабатывали артиллерия, танки. После этого командир говорил заходить дальше. В полку, где я сейчас нахожусь, — очень профессиональные, настоящие воины.

— Сколько были дочери, когда вы её увидели?

— 1 сентября она родилась, а приехал в конце ноября. Дочь ещё с мамой была. Я приехал, дома побыл и уехал обратно.

— А что вы почувствовали, когда увидели дочь?

— Чувства непередаваемые.

— Счастье?

— Конечно.

— Вы когда-нибудь испытывали такое раньше?

— Нет, нет. Когда она родилась, в ночь на 1 сентября, я двое суток не спал, не ел и не пил ничего. Настолько счастлив был — как будто тысячи дочерей родились. Я просто радовался, радовался… Смеялся, мне говорили, что с ума сошёл. Не было такого никогда раньше.

— Обычно мужчины радуются, когда сын родился.

— Дочка — это совсем другой уровень. Папы меня поймут.

— С тяжёлым сердцем уезжали от неё?

— Я вообще не хотел уезжать. Такие чувства были. Но я поехал обратно. Потом служил, работал, штурмовали. А потом меня ранили. Нас накрыли очень сильно.

— Чем накрыли?

— Кассетами. Меня увезли в госпиталь. И тут мне звонит человек, говорит: а вы знаете, где ваш ребенок? Я говорю: да, с женой.

— Чужой человек позвонил?

— Да. Он говорит: нет, ваш ребёнок находится в горах, в таком-то месте. Я говорю: как так? Там же тяжело жить, тем более холодно.

— Это высокогорное село?

— Да. Я не знал, что делать. Звонил начальнику полиции. Сказал, чтобы поехали, проверили, как там ребёнок. Я вообще не думал, что такое может случиться.

— А вы не могли позвонить матери ребёнка?

— Мы поссорились, она уехала в Москву, мне не отвечала. Я пошёл к начальнику госпиталя, объяснил ситуацию. Не знаю, говорю, что делать. Он говорит: я даю тебе время, если успеешь съездить — проблем нет.

Поехал домой. Приезжаю — там родственники (жены). Ещё я предупредил работников МВД, что иду за ребёнком, посмотреть, где и как она, в каком состоянии.

— Что вы там обнаружили?

— Приезжаю, а там дочь с другим 10-летним ребёнком, девочкой — она её качает в колыбели. Я говорю: слушай, а где взрослые? Никого нет? Она говорит: нет, я одна здесь. Я так и не понял, где они были. В общем, говорю, я забираю ребёнка.

— Сколько было дочери тогда?

— 6 месяцев. Я её забрал, уехал.

— То есть 10-летняя девочка ухаживала за 6-месячной?

— Да.

— Это были родственники вашей жены?

— Да.

— Вы с ребёнком поехали обратно в госпиталь?

— Сначала я не собирался. Думал, оставить дочь кому-то. Но шестимесячный ребёнок — как оставить?

— Извините за этот вопрос: а ваша мама, ваши родственники могли за ней присмотреть?

— У них работы, хозяйство. Если ребёнка с ними оставить, у них всё остановится. Им нужно что-то кушать, жить дальше. Я не стал настаивать. И они мне помогают, спасибо им огромное.

Я думал, что найду няню, решу вопрос. Звонил в опеку, спрашивал, что мне делать. Мне сказали, что нужно оставить дочь с мамой или с кем-то ещё. Но не получилось. Или можно было отдать в детский дом, но я об этом даже подумать не мог.

Я забрал дочь, уехал.

— А как вы ухаживали за шестимесячным ребёнком?

— В интернете смотрел, что делать. У знакомых спрашивал, у сестёр, ещё у кого-то — как кормить и так далее. Мне подсказали, купил всё нужное. Поехали в Чечню, я не знал, куда дальше ехать, как быть. Но звонил друзьям из Осетии, военнослужащим, они всегда были на связи. Мои друзья, командиры, все были на связи.

Командир сказал: тебе нужно приехать в зону СВО, ты же в госпитале находишься, «за лентой». Хорошо, говорю. Выезжаем, доезжаем до Владикавказа — дочери становится плохо.

— Она заболела? Как вы это заметили?

— Я её целовал, обнимал. Потрогал — она очень горячая, горит вся. Поставил градусник — температура 39,8. Не знал, что делать. Позвонил в скорую, говорю, дочке плохо. Говорят, рядом есть детская клиническая больница, заходи в приёмную. Там сразу всё сделали, анализы крови взяли. Сказали, что нужно операцию делать, сделали.

После операции сижу в коридоре, подходит медсестра и говорит: вы настоящий молодец! Что случилось, спрашиваю, почему я молодец? У вашей дочери, отвечает, было заражение крови. Если бы вы её не забрали и не привезли сюда…

— То есть там, в горах, за ней неаккуратно ухаживали?

— Я не знаю, не видел, как за ней там ухаживали. Ей сделали операцию, были в больнице ещё 10 дней. Я начальнику госпиталя позвонил, всё объяснил. Он говорит: проблем нет, всё хорошо.

— Получается, вы её спасли тем, что вовремя приехали.

— Да, если бы начальник госпиталя меня не отпустил, я бы сейчас не был здесь.

— А вообще люди удивлялись, когда видели вас в военной форме с младенцем?

— Удивлялись. Я тогда тоже не говорил своим, что так с женой получилось. Говорил, что жена болеет. Так пришлось говорить. В той же больнице мне перевязки делали, мои раны зажили. Оттуда мы уже поехали на СВО.

— А как вам, извините, конечно, пришло в голову взять младенца на СВО?

— Не было другого варианта. Некоторые командиры звонили, говорили: деду отдай её. А я объяснял, что не отдам. Я сам вырос без отца в тяжёлой атмосфере…

— Да?

— Да, в очень тяжёлой. Мы поехали дальше, на машине в Бердянск.

— А как дочь? Не плакала в дороге?

— Нет.

— Вообще не плакала?

— Вообще: не капризничала, не плакала. Буквально недавно, уже в Махачкале, начала капризничать.

— Поняла, наверное, что здесь безопасно? А там, всё-таки, атмосфера…

— Не думаю, что она где-то чувствовала опасность. Она была под надёжной защитой.

— А как вы выходили на службу? С кем её оставляли?

— На службе я искал своих, думаю, они тоже меня искали. Но мы так и не нашли друг друга.

— Кого вы имеете в виду? Своих — дагестанцев или тех, с кем служили раньше?

— Те, с кем я служил, были на передовой. Сначала мы переночевали в машине, потом нас отвезли в дом в прифронтовом посёлке.

— То есть вы сидели с дочерью в доме?

— Да. Потом в эту деревню начали бить: из артиллерии, из танков. Там местные жители, гражданские тоже были. Они приносили дочери козье молоко, продукты.

— Это люди, которых мы освобождали?

— Да. А потом мой близкий друг, чеченец, узнал, что я там нахожусь. Он с передовой приехал, привёз продуктов. Я говорю: мне нужно до командира донести, что мы здесь находимся. Мой друг поехал к командиру, всё ему рассказал. Командир говорит: нет, нет, он с ребёнком, куда я его отправлю? Я их тоже понимаю: какой командир меня с ребенком на передовую заберёт?

— А вы хотели на передовую с ребёнком?

— Я не знал, что мне делать. Если бы мне сказали на передовую, я поехал бы.

— А ребёнок где был бы?

— Там у нас блиндажи безопасные. Мы их сами делали.

— Я представляю, какой шок был бы у бойцов, если бы они увидели ребёнка.

— У ребят шок был, да. Я максимально старался, чтобы чужие люди не узнали, не видели её. И чтобы нас не обсуждали, лишнего не говорили.

— Уточню: ваш командир знал, что вы с ребёнком?

— Все знали, в нашей группе в Telegram о нас писали: отец с ребёнком, почему он здесь, туда-сюда. Я комментарии читал. Командир там писал.

— А почему ваш командир ничего не предпринимал?

— Я не знаю. Честно, не знаю. Контракт у меня закончился.

— То есть он не захотел отправлять вас домой?

— Он и не принял нас, и не отправил. В общем, сделал вид, что нас нет.

— А если вас нет, вы же могли числиться как дезертир?

— Они же видели меня постоянно. Какой я дезертир?

— А как вы по документам проходили?

— Я не знаю.

— Как воюющий?

— Получается, что так.

— Просто вас не трогали, не посылали в штурмы?

— Да.

— И долго так продолжалось?

— 7 месяцев в общем.

— Получается, командиры вам оказали услугу, что не посылали в штурмы?

— Да, я благодарен им. Очень благодарен им и нашему полку. Ещё раз хочу сказать, что они профессионалы.

— До населённого пункта, где вы жили, долетали снаряды?

— Конечно. Один раз к нам на крышу прилетело. Мы в этот момент были дома, спали.

— Как отреагировала дочь?

— Сильно дёрнулась.

— Вы за неё испугались?

— Испугался, конечно. Но человек ко всему привыкает.

— А если бы к вам в дом зашли вэсэушники?

— Не зашли бы. Там же стояли наши стальные ребята. Мимо них ни один враг не пройдёт.

— Вы были в этом уверены на 100%?

— Я в этом на 1000% уверен. Я верю в нашу армию, потому что видел её своими глазами. У нас всё разумно делается. Против России воюют 50 государств, но наши ребята стоят. «Стальные» — это ещё легко сказано.

— А дагестанцы почему стоят как стальные? Это любовь к России? Или дагестанское воспитание мальчиков «шиш вам, вы не пройдёте»?

— Это дагестанское воспитание. Каждый отец воспитывает своего сына как патриота Родины.

— И Русский мир для вас — это своя среда?

— Да.

— Только для вас или для всех дагестанцев?

— Человек на СВО не поедет, если не будет считать Россию своей Родиной.

— Просто те, кто не согласен с СВО, считают, что дагестанцы едут туда из-за денег.

— Конечно, в Дагестане тоже есть люди, которые едут туда за деньги. Но когда они оказываются на СВО, сразу же понимают, что деньги не главное.

— Как чувствовала себя дочка эти семь месяцев? У неё хоть игрушки были?

— В первое время играла с гильзами. Я уснул, просыпаюсь — она с ними играет. Я их выкинул из дома и сказал ребятам: «Мужики, нужны игрушки». Какие игрушки, говорят, тут война кругом. Но игрушки всё же нашли (смеётся).

— Вы описываете населённый пункт, который обкладывается снарядами, туда прилетают дроны, а в нескольких километрах от него стоят ВСУ. Он прифронтовой или уже фронтовой?

— Это еще прифронтовой посёлок. У нас там стояли хорошие укреплённые блиндажи. Как только начинался обстрел — прятались там. Мне об этом говорил сослуживец: или по рации, или сам приходил. Он настоящий воин.

Я всегда держал с собой два пятилитровых термоса. Один — сразу наготове, другой — пустой. Брал памперсы, тарелку дочери и детскую кашу (смеётся).

— Кто-то берёт с собой автомат или гранатомёт, а вы — кашу.

— Автомат тоже брал с собой. Он у меня всегда за спиной был (смеётся). Нас же атаковали дроны-камикадзе, которые можно было сбить из автомата.

— Вы одной рукой держали младенца, а другой стреляли по дрону?

— Мне этого делать не приходилось, но я был к этому готов. Такие ситуации были и днём и ночью.

— А в день, когда вы спустились в блиндаж, происходило что-то страшное?

— Они всю улицу перепахали (смеётся).

— Как человек, который бывал в таких местах, я знаю, что любой обстрел — это энергия ужаса. Они, как вы говорите, распашут улицу, а потом ты видишь дома, из которых всё вывернуто, и погибших людей.

— Я привык к этому уже.

— А ребёнок?

— Она же этого не понимала.

— И не чувствовала?

— Нет.

— Вы говорили, что всё это время она вела себя тихо. Может быть, потому что она это чувствовала?

— Да не чувствовала она. Она мне всегда улыбалась и радовалась. А когда на улице был «бум-бам», я ей надевал наушники и включал скачанные мультики.

— Я понимаю, что вы привыкли к обстрелам. Но вы же не были застрахованы от того, что может прилететь и по вам.

— Конечно, я не знаю, что будет дальше. И сказал ребятам: «Если со мной что-то случится, я бы не хотел, чтобы мой ребёнок в детдоме оказался. Не хочу, чтобы она мучилась без отца, чтобы её кто-то обижал». Мне ответили: «Ну что ты, мы же одна семья. Как ты об этом можешь говорить?»

— То есть кто-то из солдат забрал бы её?

— Любой бы забрал. Я в это верю так же, как верю в нашу армию.

— То есть вам было не на кого оставить дочку в родном Дагестане, а на СВО вы были уверены, что её любой солдат заберёт?

— Есть хорошая поговорка: один друг лучше тысячи родственников. Мы же все русские солдаты: и дагестанцы, и чеченцы. Кто-то бы дочку забрал, сиротой она бы не осталась. Повторюсь, я бы не хотел, чтобы она прошла через все трудности детдома при живых родителях.

Кстати, Ясмине тоже дали позывной. Я хотел назвать её «Принцесса», но ребята назвали её «Дочь полка» (смеётся).

— Вы говорили, что всегда хотели дочку. Получается, вам пришлось пострадать, чтобы она появилась.

— Всё, что ни делается, — всё к лучшему.

— А был какой-то опасный случай с ребёнком?

— Когда мы ехали из одной точки в другую, рядом с нами прилетели «Хаймарсы». Мы прямо видели, как они падали с неба. Машина увернулась, но вылетела в кювет. Хорошо, что подъехала наша БМП и взяла нас с собой.

Потом была ситуация, когда мне нужно было отвезти дочку на медицинское обследование. Командир сказал: «Поезжай в Ростов, я тебе бумагу дам». Приезжаю в Ростов, мне говорят: «Нужно свидетельство о рождении и страховой полис». У меня их не было. «Поезжайте в Дагестан и привезите». Поехал в Дагестан, забрал документы. А в этот момент дочке стало очень плохо: температура под 40.

Поехали в больницу, тут меня останавливает гаишник. Оказалось, я их обогнал в неположенном месте, потому что они ехали слишком медленно. Говорю: «У меня ребёнок больной, я правда тороплюсь». «Ничего не знаю, поехали оформляться». Такое ощущение, что они меня вообще не слышали. Нас повезли в отдел и долго держали там. Дочка в этот момент или спала, или была без сознания.

Вызывают меня к начальнику полиции по Унцукульскому району. Я ему объясняю ситуацию. Он говорит: «Так ты на войну из-за денег поехал, что ты теперь жалуешься». То есть сидит какой-то полковник и оскорбляет меня. Я кровь проливал вообще не из-за денег. И ребёнка на войну взял не потому, что мне так захотелось, а потому что выбора не было.

Меня выгнали из кабинета и влепили три-четыре штрафа. Написали всё, что можно.

Конечно, мне было обидно. Этот начальник полиции — полковник, я — рядовой. Получается, он мой командир. Но ни один командир не имеет права так общаться с подчиненными.

— Да он вообще никто по сравнению с вами. Если он не воевал, будь он хоть генералом, не имел права вам это говорить.

— У нас все командиры уважают подчиненных. Каждому своему командиру я благодарен. Они мне до сих пор звонят и спрашивают: «Как ребёнок? Чем помочь?» Так почему же этот начальник полиции не смог отнестись к нам по-человечески?

— Мы на него сделаем редакционный запрос и спросим, почему такая ситуация произошла.

— В общем, выписали мне штрафы и отпустили. Я поехал в центральную больницу района.

— А долго они вас продержали?

— Час. Приезжаю в больницу, врачи говорят: «Срочно нужна операция».

— А что было с дочкой во второй раз?

— То же, что в первый. Когда её в первый раз оперировали, что-то недолечили, и случился рецидив. Операцию пришлось делать в области сердца — у неё даже шрамы остались. А в этой районной больнице в горах не было условий. Пришлось опять самому её везти.

Еду. Меня снова останавливают гаишники — на этот раз русские. Говорю: «Товарищ капитан, я эсвэошник. Ребенку срочно нужна операция, везу в больницу». Он мне честь отдал и сказал: «Позвоню ближайшим патрульным, чтобы вас сопровождали. Давай быстро поезжай. Если надо что-то нарушить, нарушай, только осторожно».

И меня ДПС сопроводили прямо до больницы с мигалками, как положено.

У ребенка взяли кровь на анализы и прооперировали. Я снова сидел и ждал в коридоре.

— А ребёнку диагноз поставили?

— Сейчас с дочкой всё хорошо. Постоянно ходим на проверку — идеальное здоровье. А тот второй случай — последствия первого.

— А как вы объясняете такое разное отношение к себе «своих» дагестанцев и русских?

— Русские всегда стараются помочь. Дагестанцы тоже помогают. У нас почти все хорошие люди. Просто я почему-то нарвался на таких.

— И всё-таки: что такого на СВО витает в воздухе, что делает вас одной большой семьей?

— Там настоящее братство. У меня столько русских друзей, которые называют меня «братом». Нас объединяет война и государство. Понимаете, для кого-то война стала горем, а кто-то нашёл на ней друзей со всех уголков России.

— С другой стороны, горе и боевое братство нельзя отделить друг от друга. Вы ведь переживали гибель друзей.

— Русский, чеченец или дагестанец — наш брат. Когда он погибает, мы будем за него мстить (хоть Украине, хоть НАТО) и идти до конца.

— Ваша девочка всё время говорит «мама». Кого она так называет?

— Кроме меня же в комнате никого нет (смеётся).

— Как так получилось, что она называет вас мамой?

— Не знаю. Но я её не поправляю. Мама — это святое.

— Какие у вас дальнейшие планы на жизнь?

— Я подал документы на демобилизацию. Надеюсь, в скором времени приказ утвердят. Я бы хотел воспитать дочку как положено.