Работодатели всё чаще заявляют, что вышедшие на рынок труда молодые сотрудники просто не хотят работать. Родители обеспокоены тем, что их дети не желают следовать «достигаторским» ценностям предыдущих поколений.

Иван Шилов ИА Регнум

Интернет полнится всевозможными шутками про зумеров, как, впрочем, и ответным юмором о миллениалах. Всё это — разные грани осмысления, что же представляют из себя люди, активно вступающие сейчас во взрослую жизнь.

Неожиданный штрих к этому портрету добавляет повышение интереса молодёжи к православию. По словам эксперта департамента политических исследований ВЦИОМ Марии Григорьевой, именно люди 18–24 лет демонстрируют наибольший прирост в группе лиц, идентифицирующих себя как православные.

При этом молодые люди ищут свой подход к вере. Их эксперименты с православной традицией даже перестают удивлять. То, что многие поколения именовалось «трудничеством», обрело модное название «монастыринг». Теперь зумеры проводят отпуска в монастырях, выполняя там обычные послушания — уборку, благоустройство территории, уход за скотом.

Ими это воспринимается как форма духовной перезагрузки, своеобразный «ретрит». Причём далеко не все практикующие «монастыринг» являются православными прихожанами. Здесь мы скорее наблюдаем внезапное открытие поколения, что для занятий «духовными практиками» вовсе не нужно учить санскрит и ехать в Индию, как это делали бумеры и миллениалы.

Потому что духовность есть у нас дома — и эта традиция не менее богатая и таинственная. Ведь секулярным детям, выросшим у секулярных родителей, православие также не знакомо, как и экзотический индуизм.

В крупных городах при храмах появляются модные кофейни для молодых прихожан, священники-инфлюенсеры соревнуются в создании популярного христианского контента с юными мирянами. На любом маркетплейсе доступен для заказа огромный выбор современного православного мерча. Всё это позволяет заключить, что тренд на православие среди молодых людей действительно есть.

Но признание тренда сразу рождает несколько вопросов. Первый — о причинах его формирования, а второй — об очевидном различии между постиндустриальным словечком «тренд» и серьёзно-возвышенным словом «ренессанс».

В самом широком смысле причиной роста популярности православия у молодых можно назвать кризис секулярного сознания и мира, который, вытеснив религиозность из публичного в приватное, превратился в хоровод вокруг пустоты. Круг важных вопросов об экономике, политическом устройстве, социальном взаимодействии как будто теряет смысл, если изолировать их от вопросов ценностных, которые всегда в той или иной степени имеют религиозное происхождение.

В этой оптике «православный тренд» уже не кажется аномалией. Сюда же можно прибавить отсутствие в нашей стране «воцерковлённого большинства», аналога американского буржуазного общества 1950–1960-х, против которого бунтовали тогда западные контркультурщики.

Сегодня бунтом для молодого человека скорее становится воцерковлённость, а православие — новой формой контркультуры. И не только в России.

Хотя Церковь принято ругать за инертность, но в этом и её скрытая сила. В устройство исторических церквей вшита «защита от дурака», которая препятствует непрерывным изменениям в духе времени.

Поэтому большинство протестантских деноминаций довольно легко развернулись в сторону леволиберальной повестки, в то время как у католиков подобный процесс движется куда медленнее. Что уж говорить о наиболее консервативных православных церквях.

Благодаря подобной косности Церковь хранит множество вещей, которые секулярный мир в своё время отверг и теперь стремится переизобрести самостоятельно. «Дофаминовые голодания», которые очень похожи на посты; запрос на самодисциплину и тайм-менеджмент, которыми пропитаны все церковные практики — от подготовки к таинствам до распорядка богослужений; модное психологическое «принятие», за которым легко увидеть древнюю добродетель смирения.

В православии есть ответы и более глубокого уровня. Так, секулярный отказ от религиозного понятия души привёл к помещению на её место множества других конструктов, в том числе — идентичности. Согласно доминирующей трактовке она представляет собой «ризому», корневище без стебля, способное прорастать в любую сторону.

То есть идентичность современного человека может быть любой — это касается и этничности, и религии, и пола. Что порождает целый комплекс вопросов, если не сказать расстройств. Например, если половая идентичность человека не совпадает с «телесными реалиями», то считается допустимым привести их в соответствие друг другу через хирургическое вмешательство.

С утратой души тело, с одной стороны, возводится в культ, а с другой — превращается в разменную монету, которой можно оплатить любые ментальные расстройства.

Христианство же решает эти сложные противоречия простым утверждением: тело — Божественный дар, храм для души.

Стоит принять эту истину — и сразу легче становится принять и тело. Найти в себе женственность, если Бог дал тебе женское тело, даже если эта женственность будет отличаться от социального стереотипа о ней. Так же дело обстоит и с мужественностью.

То есть православие как учение и Церковь как его рамочный институт хранят в себе набор смыслов, ценностей и практик, ставших уязвимыми в секулярном обществе. И это даёт шанс пока поверхностному тренду превратиться в нечто более основательное.

Пока что говорить о «православном ренессансе» слишком рано. Предыдущие «возрождения» длились десятилетиями и веками, а знаменовались значимыми результатами в материальной и духовной культуре. Да и текущий интерес молодёжи к православию — не первый.

После распада СССР народ также повалил в церковь, но волна интереса в 1990-х сменилась разочарованием в 2000-х. Однако многие из тех, кто воцерковился в тот период, сделали это серьёзно и остались в церкви на всю жизнь.

Так же, вероятно, будет и в этот раз. Тренд закончится, религиозных зумеров в храмах поубавится, однако непременно останутся и те, для кого этот всплеск стал судьбоносным.