Пробой и тяга (на Покров Пресвятой Богородицы)
Прогрев меди
Разогрев колоколов в мороз… Когда с ночи кристаллит под шестьдесят, но звёзд не видать из-за дымки. И утро. И мерный скрипучий ход по укатанной снегоходами деревне. Тужайший пар изо рта. Забирание на колокольню по крутой высокой лестнице. Скрип ступеней. Каждая ступень — как ступень… К чему? К постижению… Чего? Да всего, наверное… всей жизни… Чего-то самого главного, соединяющего воедино её части, от оклада до стропил… И вверх, вверх… Почти отвесно…
В такт шагу уходят рывками вниз бревенчатые соединения, перекрестия, тёплый сосновый кругляк, тускло и старинно освещённый лампочкой… Ну вот и всё — головой упираешь в люк. Сминая толстую шапку, надавишь, и люк с морозным скрыпом подастся.
И открывается даль, деревня в вертикальных дымках. Округа в морозном мареве. Енисея путём не видно. На круглой площадочке снега почти и нет — ясно стоит.
Колокола притянуты верёвками за деревянные перильца, как к судовому лееру — чтоб не мотыляло ветром. Что-то мореходное есть в такелажной этой притяжке. Да и сама церковь, рубленная на Онеге, повторяет судовой образ — длинная, не то Ноев ковчег, не то парусный коч Данилы Анцифироава и Мирона Шаховского, что готовится к волоку с Таза на Турухан.
Отвязываешь такелаж и начинаешь потихоньку, несильными ударами,
Славное дело…
В общинках церковных большинство обычно женское, мужики и так-то не особо ходят, а зимой и вовсе на промысле, и вот картина:
отверстое небесам утро Воскресения. Пар гудком изо рта, а с колокольни идёт звон — небольшенькая женщина, Лида, Лиди-Григорьевна, собирает народ на службу, в два повода из всех силёнок погоняет мёрзлую медь… Платок толстый, малиновый, поверх него наушники простецкие, из жёлтой пластмассы. Такие ещё в вертолёте висят гроздью. Или у дизелистов на дизельной, где денно и нощно молотит раздолбанный «двести тридцать восьмой», из толстенной выхлопуши расстреливает морозную ночь.
Живой пример
В селе Бахта (берег Енисея, Туруханский район) храм Исповедников и Новомучеников Российских был возведён летом 2010 года и 23 сентября освящён отцом Агафангелом и отцом Александром.
Стройка… Труднейшие и счастливейшие недели. Красиво выводил Господь на благое дело: когда воистину Божьей волей перекрестило пути с Попечительским совет святителя Алексия, подвижницей Светланой Покровской. Совет тогда строил храмы по всему СНГ — работа огромная, сам видел… Бывало и просили — будешь там-то, там-то — заедь, глянь, как стройка идёт. И заезжал, когда по пути было, благо в Сибири всё под боком: вёрсты-то на просторе короче и товарища по доле за сто вёрст видать, как поднесённого.
Заезжал и в Попчиху под Барнаулом, и в Ерофей Палыч Амурской области… В Ерофее батюшка икону подарил для храма в Бахте, Богородицу в деревянном резном окладе. Икона висит, а батюшки того больше нет в живых. Царствие Небесное!
О стройке в Бахте писано в очерке «Путешествие Русского Храма». Кому интересно. И всё-таки вкратце: долго выбирали-прорабатывали проект, долго непонятно было с кем, кому и «с чего» рубить. На месте не получилось — с деляной и тракторами загвоздки, а главное, строевого сосняка здесь уже нет — он южнее по левому берегу Енисея. Из деловой если древесины только кедру′ брать — но её путнюю искать надо, да у половины прикорневые дупла — соболям хорошо прятаться, а на стройку не очень…
После мытарств с поиском артели в Сибири Светлана Покровская предложила готовый проект в Большой Губе на Онежском озере в четырёх верстах от Кижей — что уже вдохновило. Там бригаду организовал мужичок один хороший, Володя, Царствие и ему Небесное.
Ездили в Губу, знакомились, смотрели образец — храм, бывший тогда в рубке. Поморский строй, длинный, как ладья, как раз очень хорошо с Енисеем сочетается — все дороги по рекам, по ним и пути Господни. Поморы так и шли сюда. Красиво, старинно… Заказали. Везли на фурах через полстраны. Строили. Бригада приехала из тех ребят, что рубили в Губе — лучше них никто бы и не собрал. Стройка заняла примерно 2 года с подготовкой. А собрали за лето. В сентябре и освятили.
В краю сильных
Вообще образ Православия на Сибирском Севере особого разговора стоит. Представьте себе стариннейшие промысловые края, где всё нацелено на промысел (хорошее слово!), то есть на охоту да на рыбалку. Где ветра да снега, да к востоку сопки с голыми вершинами, а сам Батька Енисей огромен, пустынен и к весне так ветрами прокатан, что хоть пешком беги по нему на материк, кто соскучился.
Можно ещё восточней взять, сквозь Эвенкию через Якутию на Магадан и Охотск… В сугубейшую природную стихию, несусветно притягательную в смысле трудового одоления, полёта на снегоходе по обжигающему ветру, «попажи» в наледь, очередных бесконечных вытаскиваний и вымораживаний и победного прорывания к дому и всего прочего, что и прокалённого мужика делает в своих же глазах огромным под стать простору и самому себе «навроде Бога».
И чахлые листвяшки, и горы с каменными россыпя́ми, такими тускло лиловыми летом, и такими алмазно-белыми, когда их в пол «закатат» снегом… И когда кедровый стланик на сопках настолько придавит снегами, что лишь к весне он выпростает прекрасные свои лапы на солнечный свет — тута я, ребята, живой!
Или эвенкийский зимник с теми же худосочными листвяшками и меловыми горами вдали, где по буграм, продранным грейдером до багульной подстилки, «Урал» ползёт — весь в пудру заиндевелый, в цепях, тросах, и запасках… И водила просоляренный, с чёрными руками, в замусоленной до блеска фуфайке: весь напитанный этой далью, дорогой… И всегда — только бы добраться… Одолеть. Лишь бы железо не отказало. Иначе тягучка, копчёнка у костров, ремонты на холодрыге… Или машину жги, если о жизни-смерти вопрос.
То морозы, то ветрищи со снегом, серость и нуда жизни, кочегарки, угольная пыль… И опять яснец, и алмазная рыжина дали.
И вдруг, глянь — соседним ходом своя жизнь течёт: в посёлке храмик небольшой, батюшка со своей судьбой-историей, эвенок пожилой православный тут же помогает, огарочки вытаскивает… Тёплый свет свечей, запах ладана. Иконы… И целая история встаёт — Василий Мангазейский, Варлаам Чикойский, Иннокентий Иркутский (их аж два»!) Святитель Лука! Служение и подвиги. Как пересечь мёрзлые эти вёрсты, капканные путики и рёв снегохода с золотом свечного пламени, с Храмом, что как сосновый кораблец на волоке меж двух водных царствий стоит средь снегов?
И откроешь такую новую красоту в этом пересечении непересекаемого! И окажется, что уже одно без другого не может! И что ты, если и впрямь русский, в своей намозоленной, калёной жизни уже и не мыслишь себя без этой церковки, что одна на сотни вёрст… И такие бездны-пазухи откроются в этом соединении заскорузлого, алмазного — с Божьим… В напоминании: что придёт день, когда уже и сил не будет на эти вёрсты, и пора о других подумать…
Господи, как хороши эти редкие храмы средь гор и тайги…
На подъёме
В 2010 году храм в Бахте начал работать. Начинали с батюшкой, отцом Александром, который здесь и родился. Мать его родная жила здесь же, поэтому было и где остановиться. Хорошая пора была: иконостас собирали, «внутренню отделку» делали — отец Александр весь светится, горит рвением, шуруповёртом орудует — «волоса» в пучок, чтоб на патрон не намотались.
Батюшка Александр с семьёй тогда жил-базировался в большом (1000 человек) посёлке в 150 км от Бахты — посёлок Бор, напротив устья Подкаменной Тунгуски, свой что ли подцентр района. Сам район почти тысяча вёрст вниз по Батьке Енисею, ну и шириной лежит неплохо от Уренгоя до Эвенкии. Журналисты всё любят завернуть насчёт нечеловеческого числа Франций, которые можно впихнуть в Туруханский район населением 15 000 человек.
В Бору у отца Александра был приход, храм, где служил и второй священник, отец Геннадий. На попечении посёлки Зотино, Ворогово, Сумароково, Бахта, Верхнеимбатск. Храмы только в Бору и Бахте, но везде нужно бывать, да ещё у себя служить, с приходом работать. И деньги на обогрев храмов добывать, и самому выживать с детьми — в небольших поселениях на требы не разбежишься. Так что всё просто: сел в лодку и за 150 вёрст попёр в соседнюю деревню. Ветер — не ветер, дождь — не дождь…
Приезжал, жил и даже когда не в Бахте служил — всё равно было ощущение, что с нами, что в любое время приедет. Он и приезжал, и частенько бывал на праздники, а отец Геннадий в Бору работал — два священника на такую территорию это едва-едва.
Годы те как небывалое счастье вспоминаются — и для деревни отец Александр родной был, и служил красиво, сильно, пел зычно. А главное, на подъёме дело шло, от созидательной новизны какая-то мощная волна победы охватывала народ, и все это чувствовали. Без батюшки служили сами, а когда приезжал — полный храм набивался, человек тридцать, причём приходили и те, кто по Воскресениям не хаживал. И литургии служили, и причащались, и Крестным ходом ходили, — помню ещё снегоходом накатывал вкруг храма кольцо — на Рождество и на Пасху.
И стояли перед крыльцом всем миром, собором — отвечали на возгласы батюшки «Христос Воскресе!» — дружным «Воистину Воскресе!» И счастьем людские глаза светились, и батюшка возглас выкрикивал с такой торжествующей улыбкой, с таким счастливым рвением, что казалось — так всегда и будет…
Потом у отца Александра настали невзгоды, здоровье ребёнка потребовало отъезда в Красноярск. Бахта осталась без попечения. Служили сами по благословению батюшки. Потом в Бор приехал новый священник, тоже отец Александр. С юга, кажется, из Крыма, если не ошибаюсь. Внешне он был полная противоположность нашему отцу Александру. Если тот крупный, широколицый, с копной золотистых волос, аки у Зевеса, то у нового отца Александра — тонкое иконописное лицо, чёрные волосы, он худощавый, высокий. Приезжал, как мог, часто, старался, но получалось редко.
Помню, прилетел зимой на рейсовом вертолёте, на Рождество.
Мороз за 50. На Всенощной в Сочельник стоял в храме в ботинках, буквально замерзая. Терпел героически. Принёс ему грелки «каталитицкие» — такие мягкие штуки — в ботинки класть. Потом за броднями зимними сходил — он переобулся. В общем, стоически служил. И то же рвение… Но непонятно было, как дальше ему жить, где служить — семья за Уралом, в общем, подвешенность… Память хорошую оставил, но приезжал, как мог — бывало и подолгу приход оставался без батюшки.
Не вспомнить очерёдность, но отца Геннадия перевели в Норильск, отец Александр (Второй) уехал, и опять Бахта забедовала, пока в Бор не перевели из Норильска отца Вячеслава. Перевели, но Борский приход повис на одном священнике. Приехал он с семьёй, впрягся в работу. Отнёсся к Бахте с вдохновением, окрылила наша сельская церковь, такая домашняя по сравнению с огромными городскими соборами. Приезжает, когда может, старается. Трудится. Дай Бог ему здравия и сил. Но приход огромен, вертолёт раз в неделю, и не разорваться меж Бором и Бахтой.
И всем понятно, что для работы прихода нужно постоянное присутствие священнослужителя и что без этого число людей сокращается. В первые годы и крестить приносили детей, и просто советоваться ходили. Сейчас у тех, кто начинал в десятом году — и сил, и здоровья меньше, а молодёжь не приходит.
Думали, как быть: построить жильё для батюшки? Православную школу организовать, чтобы приезжали, пусть на лето, священники, работали с населением? Пока ничего не получается.
Пробой и тяга
Есть, кто силён на пробой, а есть — кто на тягу. Поэтому подвижничество дело артельное. Ты один кашу заварил, стену пробил, всех начальников уговорил, деньги нашёл и дальше пошёл. Стены пробивать. А ту, первую кашу, кто-то должен доваривать. И ведь сколько таких церквей построено за последние десятилетии, когда казалось, что вернёмся в прежнюю Русь да и начнём всё сызнова…
Огромные храмы стоят по региональным центрам — Анадырь, Магадан, Норильск, Кызыл (откуда русские так и уезжают). Ещё 15 лет назад считалось, что ходит в храм 5 процентов населения, а сейчас-то — 3 еле наберётся. По нашей деревне могу подтвердить: когда только построили храм, на престольные праздники собиралось человек 30! Сейчас 10 самое большое.
Сколько подвижников затевали такие стройки, доводили до победы — служите, молитесь — всё для вас! Но вот, повторюсь, наблюдаем картину — город в Восточной Сибири, на площади огромный новый храм. Но мало людей на службах! Ма-ло! В маленькой старой церковке не так заметно, а в большом буквально вопиет пустота. И, оказывается, что стройка — это одно дело, а поддержание прихода, вовлечение населения — совсем другое.
Что ж: выходит, построить церковь легче, чем поддерживать в ней горение веры? Хотя чувство понятное — вот взнеслись белые стены, купола, вот стоит огромное, прекрасное, возведённое. Настолько могучее, что, казалось бы, не может не кипеть здесь жизнь, что само величие уже обязывает, обеспечивает продолжение… Как вид красивого города невозможен без кипения жизни на его улицах.
Как это похоже на жизнь вообще. По себе замечал — авралишь всласть, сделал, наворотил свершений и двигаешься дальше, к новой задумке, и сзади-то детища остаются… Как птенцы… И требуют жита душевного…
Но ведь бывает, что дело и «само» живёт. В той же Бахте музей таёжного дела передали государству, единицы с зарплатой выделили, и всё пошло. Значит, можно наладить, чтоб жило?! Или Божье дело сложнее? И в нём отражается какое-то важнейшее правило жизни на Земле? Правило ответственности за детище?
Или даже ещё что-то более глубокое, связанное одновременно и с тобой, и с ходом времени? Или крепнет враг человеческий?! Или что-то изменилось за века? И как сказал отец Вячеслав: в старину деньги миром собирали, миром храм строили и миром ходили… А тут один благодетель — и не дай Бог с ним что-случится.
Последний призыв
Пока рассуждаем — поколения сменяются, и люди устают, и всё меньше детворы в храмы ходит. Зато всё глубже в «интернетах» сидит. Набирается международной мудрости. И сторонники цифровизации всё рьяней хлопочут, чтоб интернет до «самого дальнего посёлка» добрался! И не считаясь с затратами в два счёта делают. И никакие просторы не преграда.
На кого просторы-то оставим? И с чем? Или выживают те храмы и монастыри, которые только на перекрестиях туристических путей находятся? Где автобусы с туристами один за одним подходят и толпы галопом проносятся мимо святынь, но зато посещаемое святое место во всех коммерческих проспектах обозначено и лавки церковные в ряд стоят?
И куда денем надежду и счастье первых служб в новом храме? Забудем, похороним, предадим? И скатимся на мечту капитализма: вахтовый метод поддержания территорий — пускай пустыми стоят, и сюда будем наездами на калым работяг отправлять? А че, нормально — ни школ, ни садиков не надо. Ни тем более храмов. Экономно.
Нет, не экономно, а преступно!
В каждой даже самой далёкой деревне должна жизнь кипеть, каждая деревня должна стоять как маленькая столица жизни, чтоб не уезжали из неё, а чтоб любили её и гордились. А насчёт усталости — может, это не усталость, а холод? Так как с холодом за страну отвечать? За вид её с пустыми храмами?
Так что отцы и братие, одним народом будем, восстанемте миром, как в старые времена морозные, и не дадим отчей вере зачахнуть. Ведь все Богом стоим и на Страшном судище стоять равно будем. С праздником!
