Палатка — давний герой туристического и альпинистского эпоса. Она бывала сырой («и писем не жди»), «просушенной солнцем, с зеленым оконцем», красной «среди снежных гор», «родной сестрой бригантин», крылатой («крылья сложили палатки, их кончен полет»).

Иван Шилов ИА Регнум

У альпинистки Натальи Наговициной палатка рваная — потому что высота 7 200 метров и ветер.

Умный в гору не пойдет?

Так и писали все последние три недели в новостях и информационных сообщениях: лежит в рваной палатке под скалой Птица, ждёт спасения. Потом — надеемся, что держится, потом — возможно, еще жива, потом (когда 25 августа было принято решение прекратить спасательную операцию) — уже не ждёт, предположительно скончалась.

Наговицина умирала на миру — и вопреки устоявшейся пословичной мудрости смерть ее красивой не была. Думать о её судьбе в режиме реального времени и получать сведения о том, что хеппи-энда не случится, было тяжело.

Поэтому в обсуждениях её много и охотно ругали.

За то, что пошла на тяжелое восхождение (а пик Победы, высочайшая точка Тянь-Шаня, — один из самых опасных в мире «семитысячников») после травмы ноги — ее же и сломала повторно на высоте.

За то, что пошла в горы после того, как на её глазах погиб на соседней вершине муж, альпинист Сергей Наговицин.

За то, что из-за её «хотелок» должны рисковать жизнью и погибать другие, её спасая.

За то, что шла, небось, за титулом «Снежный барс», который дают за восхождение на все пять вершин бывшего СССР высотой свыше 7000 метров, за то, что вообще ходила в горы.

Зачем? Так спрашивали сотни — реально сотни — негодующих комментаторов: по какой причине, для кого, для чего?

Вот такой, значится, возник народный запрос — а зачем альпинизм вообще? Он про что?

Он про разное. Рождался альпинизм как часть постижения мира, продолжился как часть постижения коллективной человеческой природы, сейчас — это часть постижения себя. Как и весь большой спорт, собственно.

Генеральское дело

Итак — начало XVIII и XIX века: горовосходители, подобно всем знаменитым путешественникам, сверяют свои маршруты с географическими обществами, имеют цель описать невиданное, достичь точек, на которые не ступала нога человека, внести свой вклад в развитие науки, извести белые пятна на карте мира — они географы, военные, геологи — профессионалы знания.

Конец XIX и начало ХХ века — становится очевидным, что без специальной физической подготовки можно изучить средний уровень горной системы и освоить вершины в районе 5000 плюс-минус метров над уровнем моря, но подняться на вершины в 7000 и выше — невозможно. Это другие температуры, другое состояние атмосферы, высочайший уровень опасности.

Появляются профессионалы «покорения» — они составляют элиту альпинизма, отношение к ним — как к подвижникам — такое же. Скажем, как к покорителям Северного полюса. Они уходят на смерть, в измененные пределы, не приспособленные для существования человека, чтобы эти пределы расширить. Разница между пятью и семью-восемью километрами над уровнем моря — эта разница в сотни жизней и в сто тридцать лет.

Так, например, Эльбрус (5642 м) — Большой Кавказский хребет, высочайшая точка Европы — был покорен 22 июля 1829 года во время научной экспедиции генерала Георгия Эммануэля. Всё в традициях лампового периода горовосхождения — в составе экспедиции десять учёных с мировым именем, отец-генерал в качестве организатора, 350 казаков, две пушки, Российская академия наук в заказчиках.

Учёные мужи дошли до отметки в 4000 метров. По призыву генерала Эммануэля несколько местных знатоков гор, пастухов-кабардинцев, которые служили проводниками, предприняли попытку штурма вершины. Первым дошел Килар Хаширов, установил на вершине шест и принес с самой маковки кусок черного базальта, который тут же отправился в музей.

А Эверест (Джомолунгма), высочайшая вершина Земли (8848 м над уровнем моря), часть горной системы Гималаи, была покорена в 1951 году, после тридцати лет безуспешных попыток и гибели первопроходцев, — только после того, как появились облегченные баллоны с кислородом. Собственно, вот эти 2000 метров вертикальной разницы и есть поле действия большого, или «высокого», альпинизма.

Каждое покорение вершины было победой всего человечества.

Первый человек на вершине Памира (Пик Коммунизма, 1933 г.)! Первый человек на Эвересте!

Альпинизм на какое-то время — как воздухоплавание с его рекордным перелётами, как путешествия по морям и к полюсам — становится витриной достижений человеческого разума, проверкой границ возможностей человеческого тела и человеческого духа. То есть наполовину спортом, наполовину индустрией прорывов и достижений. Сплавом национальной и антропологической гордости.

Что ещё сможем?

Массовый, но лакшери

Первая женщина на Эльбрусе, первая женщина на Эвересте, красный флаг над всеми семитысячниками Тянь-Шаня, групповые восхождения, комсомольские восхождения, восхождения в честь юбилеев и праздников. Звучит ведь — Эльбрусиада в честь 50-летия Великой Октябрьской революции! В 1967 году на склоны Эльбруса вышли одновременно 2000 человек одновременно.

Так альпинизм становится массовым. Просто — спортом, или даже хобби? Ну, просто в горах ничего не бывает. Для начала он обрастает мифологией.

Трудно сейчас даже осознать, какую огромную популярность имел он в СССР в шестидесятые — семидесятые годы двадцатого века. Эта массовость до сих пор остается феноменом для всего мирового горовосходительного движения. Это ведь довольно ресурсозатратное и дорогое занятие, и нигде и никогда в мире им не могли заниматься все желающие.

В Советском Союзе альпинизм находился под государственным патронажем и базировался вокруг секций и предгорных лагерей, которыми управляло ДСО («Добровольное спортивное общество»), принадлежащее ВЦСПС, профсоюзам. Для спортсменов-любителей этот спорт был бесплатен, и даже снаряжение (пусть и не самое продвинутое) в лагерях выдавали централизованно. «Билетом в горы» считалась путёвка в альпинистский лагерь — с нее начиналась карьера скалолаза.

Самые знаменитые лагеря — «Наука» и «Молния» в Домбайской поляне, Ала-Арча в подножии Тянь-Шаня, Джантуган в Приэльбрусье. Воспеты многажды.

Но, помимо доступности, частью феномена был ещё высочайший престиж этого хобби. Альпинизм называли спортом интеллектуалов — среди занимающихся в большинстве были студенты, аспиранты, молодые вузовские преподаватели, младшие научные сотрудники великого советского океана НИИ. Физтеховцы-альпинисты гордились: «Выпускники Кембриджа узнают друг друга по узлу на галстуке («кембриджскому лотосу»), мы — по физтеховскому узлу на страховочном тросе».

Альпинизм был частью общего туристически-страннического движения шестидесятых («Мы живем километрами, а не квадратными метрами»), но был и особой историей: массовым и элитарным одновременно, более острым, чем туризм и даже сплавы, более героико-емким.

13 тысяч путёвок в альплагерь получали молодые люди страны ежегодно (каждая путевка — как минимум одно восхождение), и 35 молодых альпинистов каждый год не спускались с гор.

И это с учётом того, что альплагерь — песочница альпинизма, самые простые и исхоженные маршруты. Но горы — это действительно опасно. Альпинизм породил свой героический пантеон, своих мучеников, свою собственную гордость, свои песни, свою избранническую философию. Это был максимально романтизированный массовый спорт в СССР, когда братья по адреналину выстраивали вокруг своей «зависимости» чрезвычайно комплиментарно-пафосную конструкцию из идей самопроверки, готовности погибнуть за друга, особой красоты горного братства: «Парня в горы тяни, рискни, не бросай одного его, пусть он в связке одной с тобой, там поймешь, кто такой».

Кстати, ведь и голливудская традиция скалолазных фильмов такова же — связка, неизбывное чувство вины, если срывается и погибает тот, за кого ты ответственен, главный пафос — в проверке человеческих качеств верхолаза.

И вот тут начинается самое интересное, находящееся прямо в одной связке с вышезаданным вопросом «альпинизм — это про что».

Героический миф об альпинизме как о метафоре коллективной ответственности за ближнего работает только на средних высотах. К вершине, как и в жизни, каждый идёт в одиночку, на свой страх и риск. И нравственный закон там иной.

Со склона выдачи нет

После определенных отметок начинается другой воздух, другая тяжесть, другой метаболизм и другая мораль. В основном альпинисты высоких достижений знают, что их могут спасти только чудом, и они сами могут не суметь спасти даже близкого. Для спуска одного скалолаза, потерявшего возможность идти, нужно — такова статистика — снять с маршрута пятерых свежих профессионалов.

Мы уже знаем по многочисленным сообщениям о попытках спасти Наталью, что вертолеты даже на высоту 7000 метров поднимаются с опаской, ветра и разреженный воздух делают посадку смертельно опасной для пилота. На высоту в 8 километров и выше вертолеты не поднимаются.

Весь северо-западный, наиболее часто используемый для восхождения склон Эвереста после отметки в 8500 метров, с которой начинается так называемая «зона смерти» и которую знаменует «Мистер Зелёные Ботинки» (тело индийского альпиниста Цеванга Палджора), устлан (нелепое слово, но как еще сказать — усыпан?) замерзшими телами погибших. С этой высоты «выдачи нет» — их не хоронят и тем более вниз не спускают.

Многие из них, подобно Наговициной, были еще живы, когда их оставляли товарищи. Случай с англичанином Дэвидом Шарпом в 2006 г. потряс мир, но потряс ли альпинистское сообщество? Он потерял силы из-за недостатка кислорода, сидел, наклонившись вперед, рядом с «зелеными ботинками», 40 альпинистов прошли мимо него. Некоторые решили, что это и есть тот самый Мистер Ботинки, просто ориентир.

Некоторые поняли, что жив, и передали по рации его координаты. Спасатели нашли его через день. Его последние слова были: «Меня зовут Дэвид Шарп. Очень хочется спать».

За всю историю восхождений только несколько спортсменов отказались от покорения вершины ради помощи умирающему.

Один из последних случаев — 24-летний израильтянин Надав Бен-Йегуда. Он находился уже в 300 метрах от вершины Эвереста, прервал восхождение и спустился вниз с раненым турецким альпинистом. Вдруг оказалось, что пяти помогателей и не нужно — достаточно одного. Но того, который сумеет найти в себе силы уйти. Самое интересное, что в профессиональном сообществе Бен-Йегуда не стал кумиром. Много раз отмечалось, что он мог бы стать самым молодым израильтянином, покорившим Эверест. Но не стал. А вот кем он стал — не проговаривается. Он не дошел. Всё.

Конечно, это не значит, что альпинисты не спасают друг друга — гибель итальянского спортсмена Луки Синигалья, который несколько раз пытался помочь Наталье, получил масштабное обморожение рук и умер от отека мозга, тому доказательство. Хотя мы не можем не отметить что несчастье случилось после покорения вершины, на спуске. Тяга к победе была уже удовлетворена. Очевидно, на больших высотах — как, собственно, и везде, подвиг — личное решение каждого.

И никак не особый кодекс альпинизма. Романтика — она для песен. Так что такое альпинизм сейчас? Зачем люди идут в горы, сильно там мучаются, а потом умирают?

На кого злимся?

Этот спорт уже «не для других, не для страны, не для человечества» — все рекорды поставлены, все флаги водружены, все границы тела и духа проверены.

Он — для себя. И спортсмены об этом, мягко говоря, знают давно. Девизом альпинистов — физтехов в советские годы были слова, полные гордыни и иронии: «Альпинизм — это сочетание неприятного с бесполезным».

Альпинисты из легендарного английского клуба имеют снобскую присказку, что «футболистам много платят, чтобы они вышли на поле, а мы сами дорого платим, чтобы пойти в горы».

Тут где-то и разгадка феномена, но она воображение не потрясет. Помимо игровых видов спорта, где есть азарт, игра, зрители и деньги, весь большой спорт сейчас в той или иной степени становится личным делом спортсмена. Его усилия, слезы пот и риск — это его личный диалог с жизнью.

И если весь наш мир построен на желании достичь успеха — почему нас удивляет, что люди, отдавшие подготовке к горовосхождению годы, силы и деньги, хотят дойти до всех доступных вершин?

Почему мы пишем в комментариях:

«Пусть сыночка сам идёт спасать!»,

или: «Пошла на смерть ради бирюльки»,

или: «После смерти мужа могла бы и притормозить».

Наверное, именно после смерти мужа и не могла. Потому что остановиться — это обессмыслить всё, ради чего он умер.

Так что пусть альпинисты остаются альпинистами, а мы — людьми.

На кого злимся, к чему распускаемся?

У альпинизма ведь есть ещё одна простая метафора — умение тащить себя вверх, пытаться стать выше себя.

Не ниже.