Архангельский скульптор: моя роль — сохранить и передать любовь к Отечеству

Архангельск, 22 апреля, 2025, 14:43 — ИА Регнум. Заслуженный художник России Сергей Сюхин показывает России лучших северян. Ему интересен миг, когда раскрывается душа человека. Как испытания создают души северян, художник рассказал в интервью ИА Регнум.

Сергей Никандрович, вы городской человек или деревенский?

Деревенский. Я в городе в командировке.

Многие деревенские, переехав в город, как огня боятся признаться, что они деревенские.

Нет, я горжусь и радуюсь, что Господь сноровил мне родиться в такой прекрасной деревеньке, как моя любимая сторонушка, где я впитал всё, что меня радует и питает моё творчество. Как я могу стесняться этого? Это село Пучуга, я иногда называю его Пучеград, в которое входит 20 маленьких деревень.

Сколько лет Пучуге и чем она славна?

Не посчитано, сколько лет. Соседняя Верхняя Тойма старше Москвы, празднует большие крутые юбилеи. Ну мы же новгородцы, до нас была белая чудь, потом уж москвичи-то пожаловали.

Дух новгородской колонизации Севера из вас не выветрился. А в чём дух этот заключается?

В непокорности, чтоб не согнул никто, — у нас же не было крепостного права, мы были государевы крестьяне, без царя мы не можем.

Мужики из Пучуги ходили на морской промысел в море Белое, в океан студеный?

400 километров от моря, какие мы поморы? Основной промысел у нас был смолокурение. Смольный буян на старой фотографии Архангельска — бочки, бочки, бочки со смолой. Корабли смолили, доски пилили.

Так вы и стали творить свои картины и скульптуры?

Причины коренятся еще в моих пращурах. Бабуля моя, Клавдия Павловна, говаривала, что деды мои, прадеды, на Соловках монахам ложки резали. Они там автономно жили, как на подводной лодке, — была мастерская по утвари, по шитью, пивоваренная, хлебопечная, ну всё было, короче.

Ещё один дед кузницу держал, раньше в каждой деревне ведь кузница была. У меня остались врата кованые, да ковшики медные братыни, поварёшки, это же произведение искусства прикладного.

Дед Степана Писахова ходил в море за долю в морском промысле, баял сказки. Любовь к морю, Северу через чтение Писахова с Шергиным возникла?

Мы же в детстве Шергина не читали, Писахова не знали, в советской школе учились. Это всё от жизни в гармонии с природой. Я с третьего класса пастух, профессиональный причём. У родителей было стадо телят и коров колхозных.

Творческая жилка вообще над Пучугой витает. Прялки-то пучугские видели какие? Эта прялка — как дипломная работа художественного училища, а мужик такую композицию в деревне создавал! В окружении этих творческих вещей я жил, природу, животных, лес, охоту, рыбалку, сенокос впитывал.

Многие ребятишки моего поколения мечтали гайку покрутить, да на тракторе поездить. А мне это неинтересно было, мне любо на коне верхом, в седле офицерском — в лес, по рекам, вплавь — как Буденный за седло держишься. Вот это деревенская жизнь, которая меня не совратила на технику. Гены не дали.

Самый деревенский ваш памятник какой?

Самый деревенский, это, конечно, в Верколе, жонка Федора Абрамова. Ее называют Пинежской мадонной — мать с младенцем…

Как Федор Абрамов сказал, «я встану, пожалуй, когда про женщин говорю, про жонок». Русская женщина достойна самых великих памятников. Всю войну она вынесла на своих плечах. Смысл такой опять из моего детства идет, всё из детства у творческих людей.

Я когда ещё совсем маленький был, матери помогал поднимать бехтерь на плечи, чтобы она его несла корове, телятам. Мужики таскали не в бехтерях, он — инструмент жонки, а накладывали в беремя, закидывали его на спину и шли.

В войну была обычная сельская работа или подвиг?

Доставалось, конечно, но жонки находили радость даже в этом — труд как праздник. Особенно когда хлеб жать, все в белых платочках. Они умели радоваться, песни пели. А пацанёнку надо было встать в пять часов, ведь они уже закончили доить, надо скот выгонять. Самые большие урожаи на севере были в войну.

И всё это с утра и до позднего вечера, а потом еще на танцы надо бежать. Мать все время за прялкой сидела, естественно, не в народной одежде, а в обычной, и прядение это завораживало.

А памятник жене-большухе, это ближе к морю, к сказам Шергина?

Тут я больше думал о мужиках-промысловиках. Отхожий промысел не обязательно в море — в Питере что-то делали, на стройке. Я сам всю жизнь на отхожем промысле, как говорили в фильме «Брат»: «Это все мое родное, это родина моя».

Пока мужик ушел, семья на большухе. Она прядет, у неё на коленях Евангелие, молитву творит по суженому, чтоб вернулся живой и невредимый или с поля брани или с отхожего промысла. Ребенок тянет к папке руки, кот сидит ждёт… Самый лучший кот у меня в этом памятнике. Он сидит ждет, потому что мы договорились идти на рыбалку с братьями, допустим. Уже прислушивается, чувствует что-то. А утром только начинаем одеваться, он об ноги трется, нас провожает до калитки. И сидит, ждёт, когда вкусно ему будет.

А мужики, когда в семье лад да порядок, когда берегиня твоя любит, бережет очаг, тепло и уют в доме, — мы горы свернём, хоть полуживые приползём к ногам, да ещё с добычей в зубах непременно.

Есть у скандинавов сказитель Снорри Стурлусон, живший в XII веке. Его широко знают в мире. У нас сказитель Шергин жил уже в XX веке, но его в мире практически не знают.

Что в мире-то? В России никто его не знает и знать не хочет. Мне обидно очень за Шергина. В нашей школе вообще не знали такого писателя, хотя, когда я поступал в училище Абрамцева, Шергин еще жив был. Это 1970-е годы, начало, он в Хотьково жил буквально в 50 шагах от нас, где я по тамошним оврагам ходил, перед экзаменами переживал.

Ну хорошо, в 1970-е годы Шергина не знали. А сейчас «возрождаем традиции», и всё равно Шергина не знают.

Потому что у народа, к сожалению, хиханьки да хаханьки, как какое-то наваждение. Сколько комиков всяких развелось… Шергин-то не по этой стезе идёт, у него поплакать надо, у него тишина, покой, душа должна работать. Я его перечитываю, дневники особенно, там кладезь любви к Русскому Северу, к нашей любимой сторонушке. Этот кладезь ему удалось гениально в слове запечатлеть. Ну разве Писахова с ним можно сравнить? У того всё ругань на попов, да на царя. Мы говорим, какое почтение у нас на севере к жонкам, а у Писахова вечно жонка бьет мужика, сушит, вялит, матюкает.

То есть, чтобы понимать Север, надо читать Шергина?

Только Шергина. Писахов нужен, чтобы посмеяться и всё. Мне так обидно, что музей в Архангельске только Писахову посвящен — хотя бы на двоих разделили, Шергину полмузея отдали. Я тоже поставил памятник Писахову, его все любят, а памятник Шергину не замечают как будто. Замечают его люди, у которых душа откликается и на памятник, и на творчество Шергина.

Из всех сказов Шергина вам запала история братьев Личутиных. Что это за сказ?

Сказ о том, что мужики-то — рисковые ребята были. Мне самому приходилось рисковать не на поле брани, понятно, а на отхожем трудовом промысле. Всё было на грани жизни и смерти.

Они в море пошли, причалили на островок. Как-то оплошку допустили, плохо лодку прикололи, и не заметили, что отнесло в море лодку-то.

Мужики себе эпитафию написали, вырезали на доске, и с честью покончили свои дни земные. Это тоже надо уметь, показать суть свою и стойкость.

А что они могли, цепляясь за жизнь, неправильно сделать?

Некоторые дрались, мог один другого съесть — еще прожил бы несколько дней, или с ума сойти, или утопиться. А они эпитафию на доске вырезали, у них ножи были, они же на зверя ходили, на моржей. И с голоду умерли.

Эта реальная история меня до глубины души тронула, гениальность такая. Шергин — кудесник слова, кудесник…

Памятник Шергину стоит в Архангельске, а памятник братьям Личутиным нигде не стоит. Почему так?

Архангельские моряки больше 30 лет собираются поставить памятник «тем, кого не вернуло море» и ничего не сделали. Придумали какую-то волну, из волны рука торчит, круг спасательный — кич ужасный. Сейчас уже помоложе моряки занялись, один из них пришел ко мне в мастерскую, на Личутиных смотрит: «Дак вот он памятник нашим не вернувшимся из моря!».

Но памятник должен стоять на набережной в Соломбале, а ремонт её остановили, и закладной камень как стоял, так и стоит. Потом сказали, что Россия с колен поднимается, а Личутины стоят на коленях, молятся — мол, надо поднять их с колен. Я согласился, сделал эскизик. Братья стоят, друг друга обняли, смотрят в сторонушку родную, встали на всех ветрах.

В итоге памятник так и не получился?

Не получился. И не знаю почему.

Кто вам помогал делать памятник Шергину?

Яков Попаренко, Дима Яскорский и другие товарищи. Но и врагов много у моего творчества, и они начали вопить, что «он же под трамвай попал, нога у него была повреждена, а у Сюхина это не отображено». Так вы делайте у себя ногу поврежденную, а для меня не важно повреждена она или нет, а важно то, что Шергин почву чувствует своими ногами, пальцами босых ног, сидит на почве, на которой вырос и все запечатлел. Говорил речи свои, читая наши старинные былины, подался вперед, и его рука, ладонь, излучает тепло, посылает нам Слово. Творчество Шергина — это соль земли Русского Севера, его ум, совесть и душа.

А писаховское творчество как назвать — увеселение Русского Севера?

Я Писахова тоже люблю, но по-своему. Он очень фактурный дед, рисовать-то его одно удовольствие…

Чтобы его рисовать, я с большим трудом из его текстов выбрал 20 сказок, которые не противные. Есть более-менее веселые, смешные. Там, где хула сплошная, я таких рисовать не могу.

С памятником братьям Личутиным не получилось, а с писаховским героем Сеней Малиной получилось.

Здесь удалось втиснуть Писахову характер русского мужика, что он «на грани фола» может рискнуть, но рискнуть с расчетом и в конце риска победить. Эту идею я выразил.

Сеня Малина гарцует у Вас на рыбине-налиме. Приходилось ездить на налиме?

Не гарцует, а летит в небо! Налим скользкий очень, попробуй сядь на него, его в руках то не удержишь, когда поймаешь глушить надо сразу.

Памятник полярным летчикам стоит особняком в вашем творчестве. Летчики ведь продолжатели поморского труда, кто раньше ходил на карбасе в океан студеный, сейчас на самолёты пересели.

Лётчики — парни весёлые. Пилот у меня улыбается, в глазах небо, и руку протягивает с открытой ладонью: «Здравствуйте ребята, сейчас будем с вами летать». Какая Арктика без летчиков?

Вы — автор памятника «Ломоносов вернулся домой». Что было бы, вернись Михайло Васильевич на Куростров?

Каждому мужику, который на отшибе от стороны родной в фаворе поднялся, хочется вернуться в медалях, похвастать землякам, показать себя во всей красе. Ломоносов упал бы навзничь на острове своём, поцеловал бы землю, травку, сбросил бы сапоги-парики свои, босиком пробежал, нырнул бы. Поблагодарил свою родную милую сторонушку за то, что напитала его энергией и духом.

В чем Ломоносов образец?

С него надо брать пример упорства, стойкости в борьбе с засильем ребят иностранных, которые писали и пишут нашу историю и науку. Мы знаем, что они написали про Ивана IV и про Отечество наше вообще. Я за это уважаю и люблю Михайло Васильевича.

Теперь о мемориале атомному полигону на Новой Земле. Про испытания ядерного оружия на Севере кто-то говорил, что, мол, угроза экологии, природе.

Есть у нас журналисты и писатели, которые в 1990-е «Гринпис» расхваливали, мы, мол, закроем эту ядерную свалку. Я видел фотографии, как они на резиновых лодках с норвегами у Новой Земли разъезжали.

Для меня было почетно делать мемориал ядерному полигону. Все мои работы для возвышения души человека, а с этим памятником просто почёт.

Великая честь, что мне доверили прикоснуться к работе по защите Отечества. Не было бы России нашей давно, если бы там не сделали в свое время испытания, — вовремя успели. Сколько ученые вложили труда, ума, воли!

Вы сказали, что у вашего творчества есть враги. Кто это?

Публика некоторая лепечет «вот бюджет», но я ни одной работы за бюджетные деньги не сделал, все сборы меценатские. А что у художника есть враги, это радует.

Я себя ощущаю примерно как наше Отечество, Русь-матушка. Не могут её терпеть просто от зависти, что у нас столько всего: недра богатые, просторы огромные, реки могучие…

Зависть везде одинакова, в истории искусства всегда так было. Многие творческие люди друг друга не любят, критически относятся.

Подписал Путин указ по празднованию 500-летия начала освоения Россией Северного морского пути, и поехали художники в Арктику на пленэры. Ваше отношение к этому?

Как с Новой Землей и центральным ядерным полигоном — я сделал работу, и как будто стал в строй. Вместе с военными, с нашим Северодвинском, что субмарины делает, от которых трепещет весь Запад.

Художник Александр Борисов был в строю?

Он был в строю Родины, России, поэтому и поехал на Новую Землю, замерзал там, мог погибнуть. Да, был в строю.

Бывает, художники живут на севере и не замечают красоты своей родины. Сейчас же современное искусство — эпатировать публику.

Ваша скульптура Борисова — проект большого памятника или законченное камерное произведение?

Это проект памятника. Борисов на льдине, в экстремальных условиях, в рукавицах, шапке, тулупе, пишет картину. Он краски специальные делал, чтобы не так быстро замерзали на морозе. И стал очень известным, по всему миру проехал с выставкой — президенты его награждали, руку жали.

У него в Третьяковке был целый зал, но поссорился с Грабарем и зал закрыли, большие картины его теперь очень плохо себя чувствуют. Я с директором Третьяковки Зельфирой Трегуловой разговаривал, давайте, говорю, сделаем выставку к юбилею Александра Борисова. Ответила, что картины уже нельзя выносить, а денег на их реставрацию нет.

Ваша мечта — сделать в Архангельске памятник архангелам Михаилу и Гавриилу.

Это мечта самая грандиозная. Нонсенс просто, что в Архангельске нет ни одного ангела, кроме как у епархии. А ведь сохранили название города, прошли через все перипетии. Ну как же так?

Что помешало, ведь почти состоялось?

Фигуры архангелов должны были спускаться с небес на мост через Северную Двину, где остались от советского времени пилоны с большим скосом. Когда я поставил макеты на скос, ощущение получилось, что архангелы парят в воздухе.

Люди въезжали бы в город по мосту и, видя ангела с крылами, стыдились пакостить в этом краю и вообще в жизни. И мост бы взлетел — в мире известен, в стране известен, и Архангельск приобрел бы другой масштаб. Все были «за», деньги были, но некоторые люди сделали большое торможение…

Сейчас ждем. Скажем так, надо доработать проект по монтажу, по установке, чтобы не было никаких вопросов. Хотя этим занимался уже институт исследовательский, проект готов.

Проект «Великий Северный поход» собрал художников со всей страны. Что они привезут в Арктику со всех концов страны и что вывезут из нее на свою малую родину?

По-моему, настоящий художник — плоть от плоти России-матушки и должен знать все её просторы и особенно наш вновь открываемый Северный морской путь. И я очень счастлив и рад, что заветы нашего Михайлы Ломоносова в Великом Северном походе воплощаются в жизнь.

А сами Вы готовы поехать по Севморпути на пленэры — личным примером показать, как надо писать картины на морозе?

Конечно, готов. И тем более профессия моряка вторая по значимости после художника.

В каких местах вы хотели бы поработать в Арктике?

Мне хотелось бы пройти по всему Северному морскому пути и взглянуть на северные берега Родины со стороны моря. Я же сотрудничал в свое время с журналом «Северные просторы» и рисовал для него народы, которые сейчас расселены вдоль побережья Северного Ледовитого океана, — чукчей, ненцев, нганасанов. Я рисовал их по фотографиям, а сейчас мне бы хотелось почувствовать их быт, уклад и радость жизни. Причалил бы к берегу и приветствовал нганасана: «Держись, брат-нганасан, и укрепляйся».

В чем главная задача художника заключается?

Роль художника — сохранить и передать любовь к Отчеству, впитывать сызмальства соки Отчизны и работать, слушая своё сердце, свою душу.