Отца Владислава Берегового называют одним из главных интернет-миссионеров России. Его канал «Православие в телеге» стал победителем фестиваля «Вера и слово» в номинации «Лучший просветительский Telegram-канал». Сам отец Владислав пишет о себе так: «Автор троих детей и трёх книг о вере».

Родился будущий священник в Киеве. Окончил православно-педагогические курсы и курсы катехизаторства при Киево-Печерской лавре. Но с Украины его еще в 2014 году выгнали за принципиальную позицию — отец Владислав открыто называл раскольниками представителей «киевского патриархата», а «АТО» — гражданской войной. Признаётся, что если бы он не покинул страну, то ему бы точно грозил тюремный срок или смерть.

Переехав в Россию, стал настоятелем Свято-Никольского храма в Мосальске — маленьком городе в 80 километрах от Калуги. Но сегодня его паства — не только жители Мосальска, его аудитория в Сети давно превысила миллион подписчиков.

В интервью главному редактору ИА Регнум отец Владислав рассказал о своем личном пути ко Христу и радости как о высшем смысле христианства. Объяснил, как шуточные видеоролики помогают людям всерьез углубиться в вопросы веры. Поделился своим мнением, отчего сейчас происходят гонения на каноническую украинскую церковь — по попущению или по воле Божией.

— Отец Владислав, какая у вас суммарная аудитория?

— (Шёпотом): Миллион триста тысяч, с «копейками».

— Ничего себе! Вы совершили такой прорыв за последние несколько лет?

— Да, за года три.

«Мотивашки» и «душнилки»

— Вы проводите прямые трансляции: отвечаете на вопросы паствы — или даёте ещё что-то уникальное?

— Всё даём. Всё, что людям нужно, то и даём. Батюшке понятно, что людям нужно. Говорить о Евангелии, о Христе, о простых ценностях. Это с одной стороны. С другой стороны, нас уже так много в соцсетях — каждый батюшка об этом говорит. Очень не хватает нашим прихожанам и неприхожанам утешения. Чтобы тебя по головке погладили, чтобы сказали, что всё будет хорошо, что ты молодец. Что, если сейчас не получилось — получится потом. Только давай, работай, поднимай пятую точку — и вперёд.

Я сейчас пересмотрел и отрефлексировал весь контент, который делал последние 10 лет. И делаю то, что интересно мне. Сейчас у меня акцент на «мотивашках», на «душнилках».

— А что такое «душнилки»?

— «Мотивашки» — это когда ты говоришь: «Всё будет хорошо, улыбайся». А когда ты говоришь: «Улыбайся, а то будешь гореть в аду!» — это «мотивашка-душнилка». Я, конечно, прямо так не говорю. Но говорю с лёгкой иронией и призывом к действию — под страхом лёгонького наказания. Я же по себе сужу. Чего хочется мне, то даю другим. Я понимаю: если мне сказать: «Отец Владислав, всё у тебя будет хорошо, всё у тебя получится», я просто буду дальше листать ленту в соцсети. А если мне сказать: «Отец Владислав, у тебя всё будет хорошо, но для этого поднимай пятую точку, иди читай, учись, работай, трудись, строй, а иначе — получишь!» Тогда уже из страха наказания потопаю. Поэтому и подписчикам даю что-то подобное.

— Подписчики — это ваша виртуальная паства. Они слушают ваши «мотивашки-душнилки», потому что вы для них авторитет. А кто вам мог бы сказать: «Отец Владислав, всё будет хорошо», чтобы вы в это поверили, приободрились?

— Я сам себе говорю это с экрана собственных соцсетей. Если я буду говорить неискренне, люди не будут воспринимать. Я искренне говорю себе и другим. Да и процесс съёмок, когда ты повторяешь что-то по сто раз… Хочешь — не хочешь, а этим заражаешься. Посмеялись, порадовались, подурачились, сделали хороший контент — и как-то на душе хорошо. И я же черпаю эту информацию, слава Богу, не у современных коучей. Это всё есть у святых отцов, в Евангелии. Вообще, уберите всё, оставьте одну евангельскую фразу — апостола Павла: «Всегда радуйтесь, о всём благодарите и пристально молитесь».

— А чему радоваться?

— (Берёт кружку с водой): Вот, водичка есть. Хорошая. А знаете, у скольких людей её нет?

— Вот в Африке, как принято говорить, у детей нет воды, они голодают. Почему я должна радоваться, что у меня есть вода и еда? Наоборот, узнав, что в Африке у детей нет воды, как я могу пить воду?

— Хороший вопрос. Такова наша человеческая природа. Мы не ценим, пока не потеряем. Человек не думает — какая у меня замечательная вода из крана течёт! До тех пор, пока её не начинают давать раз в неделю. Поэтому, мне кажется, если у тебя сейчас всё есть, нужно вспомнить о тех, у кого этого нет. Как бы пережить этот момент потери, чтобы начать ценить. Научись ценить, когда это есть. И пусть будет ещё мотивация помочь тем, у кого этого нет. Чтобы было не просто сентиментальное страдание: «Ах, у кого-то нет, а у меня есть. И слава Богу! Господи, благодарю!» Нет, по-настоящему: «Господи, спасибо за воду, за руки, за ноги, за глаза, за уши…»

— У многих людей, например, есть страх потери своих родителей. То есть ты должен радоваться присутствию своего близкого рядом с тобой — через призму смерти. А это же отягощает, не несёт радости?

— А вот если гнать эту мысль, чего в православной аскетической традиции совершенно не практикуется, то потом просто сходишь с ума, когда сталкиваешься с реальностью. Ведь в реальности дети могут внезапно погибнуть или жена, или я… Каждый вечер мы перед сном читаем молитву Иоанна Дамаскина, в которой так и говорится (указывая на свою кровать): «Владыко Человеколюбче, неужели мне одр сей гроб будет, или еще окаянную мою душу просветиши днем? Се ми гроб предлежит, се ми смерть предстоит»…

— То есть свою кроватку, красивую, мягкую, называть одром?

— Да. И сколько миллионов христиан есть, все читают эту прекрасную молитву. И сталкиваясь с какими-то потерями, не идут потом к психиатру с ослабленной психикой: «Как это со мной могло случиться? Вот с кем угодно могло случиться, а со мной нет». Оказывается, смерть — это реальность. Мы её постоянно отталкиваем от себя, из культуры, из искусства, из всего… Хотим думать только о прекрасном, видеть только прекрасное. Но у нас же есть реальность.

Память смертная

— А может ли человек быть счастливым, когда он постоянно варится в отблеске неминуемой смерти? Радоваться сегодняшнему дню, тому, что солнышко, птички поют.

— Есть реальность. Я могу испытывать жажду или голод. Но я не акцентируюсь на том, как будет плохо, когда буду голодным к вечеру. Я понимаю, что, скорее всего, проголодаюсь. И зарабатываю деньги, чтобы купить продукты.

К смерти тоже нужно так относиться. Это данность, которая ждёт каждого из нас. Поэтому галочку поставили: ага, значит ждёт меня смерть, ждёт что-то ещё после смерти. Значит нужно подготовиться к загробной жизни. Кто там главный? Бог, Троица святая. Ага. Что Бог от меня хочет? Хочет, чтобы я причащался. Сначала крестился, потом причащался, а если накосячил — чтобы исповедовался. В общем, был с ним, был в его любви. И относился к другим так, как я хочу, чтобы относились ко мне. Ага, значит таков мой план сегодняшней жизни. А если я, допустим, в ближайшей перспективе к Господу Богу отойду? Значит, нужно все дела порешать, сегодня сделать всё максимально хорошо — это же могут быть последние дела. А слово, которое сегодня сказал супруге, может быть последним словом. Может, не стоит ей мозг выносить, не стоит общаться с ней на повышенных тонах, ведь это будет последним словом, которое ей сказал.

То есть память смертная — это одна из главных христианских добродетелей. Которая позволяет жить без неврозов, без панических атак, без страха завтрашнего дня. То есть смерть — это объективная данность, которую ты принимаешь и просто живешь в как бы её подсознательном ожидании.

— Я вас слушаю, и у меня складывается ощущение, что это всё очень практично. Как будто так могут разговаривать с неразумными детьми, невзрослыми неглубокими людьми. И что это уже переходит из поля веры, религии в поле психологии. Так психолог может разговаривать с людьми.

— А ведь психологи не просто украли у нас душепопечение.

На самом деле хороших, настоящих психологов мы любим. Но они просто занимаются тем, чем не занимаемся мы, потому что нам немного не до этого.

— Но они о вере не рассказывают.

— Но тем не менее всё хорошее, что они говорят, есть в Евангелии, есть в святоотеческой антропологии, в учении о человеке. Всё это у нас есть. У того же Иоанна Дамаскина, у современных отцов — у отца Вадима Леонова.

— В моих представлениях, в идеальном плане психолог должен вывести человека в некую зону комфорта. Где ему комфортно, радостно, светло. А задача священника, мне кажется, показать, что христианство немыслимо без страдания.

— Священник на каждой проповеди говорит: «Радуйтесь!» Это фраза, которая чаще всего сказана в Евангелии. Очень часто Господь эти слова говорит. Христианство — о радости: о радости открытия Бога, радости открытия пути к Нему, радости обретения смысла жизни. Ведь если есть смерть, то смысла в жизни нет. Если всё, что я делаю, может быть завтра окончено, зачем эта жизнь вообще? Зачем эти страдания, переживания, душевная боль, потеря близких? Зачем я вообще живу? Если за гробом нет жизни, то зачем земная жизнь? Зачем в 90 лет умереть от рака, а 10 лет тебя ещё будут родственники лечить?

— И зачем?

— Если есть загробная жизнь, то и смысл есть. Мы тут приходим к осмысливанию страданий. Если жизнь за гробом есть, то и в страданиях есть смысл. Потому что в каком-то смысле оно помогает нам прийти в себя, избавиться от плохих привычек — и даже от хороших. Помнить, что твое настоящее отечество — на небесах, и к нему надо готовиться. Не в том смысле, что всё оставить и уходить в монастырь, а жить так, чтобы быть и с людьми, и с Богом.

Выход из зоны комфорта не туда

— Вы сами объяснили разницу между батюшкой и психологом. Для психолога необязательно существует загробная жизнь, и он может убедить человека стать счастливым, несмотря на то, что жизни после смерти нет.

— Потому мы так любим православных психологов. Это тоже мем, но на самом деле профессиональный психолог с православным мировоззрением никогда не навредит. Никогда не подведет человека к тому, чтобы тот развелся. Если, конечно, там не совсем деструктивная ситуация типа рукоприкладства. Человек, обращающийся к психологу, хочет, по сути, легализовать то, что боится сделать. Хочет, чтобы кто-то это одобрил. Женщине говорят: «Давай, он абъюзер, токсичный газлайтер, бросай его, он тебе не дает развиваться… А ты молодец!» При этом не говорят разводиться, они боятся этого слова, но подводят человека принять «правильное решение». А мы говорим: «Как бы ни было тяжело, если, конечно, не рукоприкладство, всё-таки надо брак сохранить. Потому что мужчина и женщина — это совершенно разные существа, они, в принципе, по природе своей не могут сойтись характерами, поэтому надо научиться сосуществовать друг с другом в любви. Которая, в конечном итоге, сводится к умению считаться с мнением другого человека. Вот в этом и есть любовь».

Мы никогда не посоветуем решить какие-то психологические проблемы с помощью блуда. Мы говорим, что это неправильно, нехорошо. Не паразитируем на желании человека жить, развивая и демонстрируя своё тщеславие и гордость. А ведь многие курсы личностного роста — как раз об этом. Они доводят тщеславие человека до точки кипения. Эту веру в себя: «Ты лучше всех, самая умная, самая красивая, никто тебя не понимает… Оставь их позади, ты справишься». И человек, не умеющий ничего, начинает верить в себя, думая, что он что-то может. А потом — увольнение, неврозы… Большой клубок психологических проблем.

Поэтому из зоны комфорта они, конечно, выводят, но часто не туда. А мы как раз и есть зона комфорта, где хорошо. Если Бог в твоей лодке — это не значит, что бури не будет. Это значит, что ты доберешься. Может, потрясет, немножко синяков набьешь. Но жить будет счастливо.

Паства офлайн и онлайн

— А можно сказать, что батюшка, который ведёт блог, у которого миллионная аудитория, — это тоже гуру, только верующий?

— Нет, батюшки гуру быть не могут. Но любой батюшка у себя на приходе пытается соответствовать словам, которые написаны на обратной стороне креста. А на обратной стороне креста написаны слова апостола Павла Тимофею, тоже апостолу, в которых Павел призывает его быть образцом для верующих в слове, жизни, любви, чистоте и в деле.

— В Мосальске же у вас — маленький храм?

— Огромный, трёхпрестольный. Масштабы — огромные.

— Я помню, паства у вас едва насчитывала несколько десятков человек, а сейчас как?

— Человек 30–50 на литургии есть и 40 детей в воскресной школе.

— Вот и сравните: где тридцать-пятьдесят человек, а где миллион триста тысяч.

— И 300 миллионов просмотров в год.

— Получается, если бы не было Интернета, вы бы вещали на 30–50 человек? Как было бы лучше для вашей души? Были бы вы тогда счастливы? Горели бы так же словом?

— Горел же как-то до этого. Просто у меня всегда был миссионерский зуд, из-за которого, собственно, я и рукоположился, сан принял.

Я в своё время, лет в 16–18, обрёл полноту счастья. Во Христе. Абсолютную полноту.

— Что это значит на деле?

— Хороший вопрос. Когда вокруг всё то, что не имеет смысла, вдруг его обретает. Когда появляется не просто огонёк, а прожектор, который светит на вас в конце туннеля. Когда вдруг всё то, что тебя ломало, делает реально сильнее. Я понял, что этим нужно делиться с окружающими: «Ребята, как вы живёте без всего этого?» Это называется верой.

Не позволять себе себя жалеть

— Что в вас такого было, что вы прямо наполнились счастьем?

— Я зарабатывал с 10 лет, а в 12 полностью уже содержал семью. Семья была небольшая: я и мама. Где я только не зарабатывал. Сами понимаете, в 12 зарабатывать сложно.

— А чем?

— Кукурузу продавал на пляже. Бутылочки собирал там же, столики вытирал, машины мыл, стёклышки вытирал на светофорах. Что еще делал? Газеты покупал дешевле, продавал дороже.

— Ради чего?

— Чтобы было на что жить. У меня получилась непростая ситуация, когда отец семью бросил, а мама не работала. Слава Богу, не пила — и за то спасибо. Какое-то время работала, но зарплата библиотекаря… Так себе была зарплата. У меня как-то получилось на киностудии сниматься в массовках. И я за два дня массовочек, двенадцатилетним, получал столько же, сколько она за месяц работы. Плюс бутылочки, машины… Доход был хороший. Сейчас бы ребёнок так не заработал.

— Вы тогда пережили нужду?

— По сути, да. Когда утром просыпаешься, а у тебя нет ничего. Даже яблока в школу взять. Понимаешь, что если сейчас не пойдёшь где-нибудь заработать, то и не будет.

А в школе было так: что до переменки выучил, то и выучил. А потом бежишь на Олимпийский рынок — круги наматывать и бутылки собирать.

— И никто вас не обидел?

— Ну, как не обидел? Это очень жестокая среда, я вам скажу. Там конкуренция, всё очень серьёзно (смеётся).

— Вы батюшка позитивный, у вас отличное чувство юмора. Вы, мне кажется, даже когда вам плохо и грустно, не позволяете себе этого.

— Да, потому что понимаю: сейчас позволю себе, плюхнусь куда-нибудь и начну говорить, как мне плохо, как другим хорошо. Зачем? Нельзя позволять себе себя жалеть.

— А вам было плохо, когда вы маленьким собирали бутылки и вас обижали за это?

— Ну, в моменте было плохо. А потом вопрос порешал, место застолбил за собой, — и всё, работаем дальше (смеется).

— Вы говорите, что лет в 18 обрели Христа. А это должно быть состояние, противоположное чему-то…

— В первую очередь надо было вообще найти смысл жизни. Потому что жизнь такая, что как бы смысла в ней особого нет. Смотришь на окружающую жизнь и ничего хорошего в ней не видишь. Плюс мамины религиозные поиски… Это 90-е: протестанты, католики, огромное количество целителей, гипнотизёров, Чумак, Кашпировский и иже с ними. Маму мотало, как ветряную мельницу.

— А что она искала?

— Тоже истину. В каком-то смысле я ей обязан: я вижу, что есть Бог, есть Высший Абсолют, что-то такое, к чему надо стремиться. Вижу, что есть сила, которая может что-то осуществлять — и хорошее, и плохое. Это одна сила или две — поди разберись.

— А у вас был собственный опыт соприкосновения с потусторонней силой?

— С потусторонней, наверное, нет. А вот с божественной силой, с ангельской… Чудо обретения Бога. Я не знаю, как это пришло. Не было такого момента, когда Господь явился, как Антонию Сурожскому, и я почувствовал, что Он здесь рядом.

Но, слава Богу, в какой-то момент я стал искать: где же истина, кто же Бог, что за смертью… И было много христианской литературы, православной литературы, доверия христианству, православию. Читал-читал, слушал-слушал…

И я до сих пор держусь на прекрасных духовных, душевных, интеллектуальных переживаниях, которые пережил в 16–18 лет. На курсы поступал разные, чтобы улучшить знания. Когда уже, как казалось и сейчас кажется, истину обрёл, Бога обрёл. Понял, что это даёт тебе точку опоры.

Рукоположился. Там рассказываю, здесь рассказываю. Появился интернет. Подумал: почему я не могу воспользоваться этим инструментом, чтобы говорить то же самое, что говорю прихожанкам в воскресной школе или на вечерней службе, двум-трём миллионам человек?

Злые социальные сети

— Сейчас любой человек может зайти в соцсети и пытаться проповедовать. И, может быть, 20–50 человек, которые приходят к нему в храм, на него подпишутся. Но миллионная аудитория — это не каждый сможет.

— Гореть надо! И, кстати, соцсети — они же злые. Они говорят: «Товарищ Береговой, хочешь, чтобы тебя читали и смотрели? Ты о Христе говоришь? А говори так, чтобы нам было интересно о тебе рассказать нашим подписчикам. Хочешь, чтобы пользователи тебя почитали, а ты расскажи о церковных традициях, о праздниках, об Евангелии, чтобы нам было интересно показать этот контент другим». Пришлось делать видео. Вообще я не люблю их снимать. Я тексты люблю писать. В эфире посидеть тихонечко. А видео снимать — огромный тяжёлый труд, много времени уходит. Но я понимаю, что по-другому никто тебя не услышит. И начали снимать.

— А про что последнее видео сняли?

— Я устал от образовательного видео. У меня тысячи образовательных роликов. Когда мы ответили на все вопросы, на какие только можно было ответить, становится скучно. Поэтому сейчас у нас много мотивационных роликов.

И просто сейчас снимаем так называемые трендовые ролики. Берем любые ролики, которые сейчас заходят в соцсетях, и думаем, как их можно переосмыслить на православных рельсах, чтобы показать православие с человеческим лицом.

Например, с батюшкой вдвоем выходим из часовенки. Уставшие такие. Батюшка на меня так смотрит: «Будешь?» — «А что, есть?» — «Ну давай». Следующий кадр — мы стоим у дверей храма и пузырики пускаем. Здорово же? Здорово.

Мне нравится делать такой детский контент, потому что его не делает никто. Приходишь в реальную школу. Такие дети: «О, батюшка!» Вот алгоритмы соцсетей показывают меня и других подобных батюшек. Не войти в детскую и в подростковую жизнь никак иначе, кроме как через соцсети. А мы, получается, заботимся только о тех, кто уже в храм пришел.

К людям, у которых всё хорошо, мы приходим через соцсети. Вот и даем такой положительный контентик. Православие с человеческим лицом.

— Люди, у которых всё в порядке… А так бывает?

— «А зачем мне Бог, если у меня всё хорошо?» — по большей части вот так. Понятно, что это совершенно деструктивное понимание Бога. Бог вообще-то не Старик Хоттабыч, который тебе должен исполнять желания. Но если ты все же приходишь в храм не ради Христа, а ради себя, Бог принимает это. Ну хорошо. Пришел — замечательно.

— «Ради себя» — это когда что-то случилось или не клеится, ты идешь и говоришь: «Господи, помоги мне разобраться с этой ситуацией». То есть ты видишь Бога как волшебника, который либо соглашается помочь, либо не соглашается?

— Именно так. И самые популярные вопросы — «Какую молитвочку почитать?» и «К какому старцу съездить?». Что надо сделать, чтобы задобрить Бога? Бог мыслится совершенно антропоморфно, как языческие боги.

И надо сказать, что Господь не испепеляет сразу таких просителей. Даже помогает. Помните, первое чудо, которое Он совершил в Кане Галилейской? Претворение воды в вино. Бытовое, простое, без каких-то глубоких последствий.

— То есть Бог дал этому человеку то, о чем он просил, и тот ушел довольный?

— Да. А кому-то ж не дал. И не должен давать на самом-то деле. Поэтому я всегда ставлю акцент на том, что Бог — не средство, не духовный «Доместос». Цель — прийти к Богу просто так, потому что ты есть. «Господи, я не знаю, что Ты от меня хочешь, зачем Ты меня создал и весь этот окружающий мир. Но прихожу к Тебе, буду знакомиться. Как Тебя узнать?» Вот Евангелие. Законы взаимоотношения человечества с Богом и Бога с человечеством. Вот причастие. Бог дает нам себя в причастии целиком. Это сердцевина, это суть христианства. И моя задача через эти простые, незатейливые ролики подписать на мою страничку, на которой уже говорю часто о серьезных вещах. То есть ролики — это такая некоторая удочка.

— А люди, которые пришли за мыльными пузырями — неужели они хотят серьёзных вещей?

— Кто-то хочет, потому что это первое знакомство со священником. «Ух ты, священники в Сети есть. Конечно, странненькие, но ладно. Подпишемся, интересно». Но большей частью — это дети, которые начинают относиться к священникам не как к бронзовым статуям и небожителям, которые в странных облачениях совершают в странных зданиях странные действия. Оказывается, живые люди, интересные, которые пилят годный контент. Подписываются.

Через пять лет этому пятнадцатилетнему будет двадцать.

У меня целый чат есть. По сути, он подростковый. «Трындец и Нытье» называется. Там тысяча человек. Видно по возрасту, 12–14. Они там на жизнь жалуются и друг друга утешают. Видно, что подросткам очень не хватает любви родительской и вообще по жизни. Поэтому мне хочется показывать церковь вот с такой стороны. Доброй, немножко радостной, счастливой, где тебя услышат.

— А она такая?

— На самом деле да. А дальше все упирается в того священника, который через призму своей жизни, опыта, представления о том, какая должна быть церковь, относится к своим прихожанам. Тут уже могут быть нюансы. Скажем, я на приходе такой же, как и на камере, а другие батюшки на приходе такие, как на приходе. Бывают действительно жесткие. Чем хуже, тем лучше. Я не говорю, что это плохо и неправильно. Но вот у них такое очень серьезное отношение, допустим, к внешности. Если придешь с татуировкой, в слишком коротком платье или с накрашенными ноготочками, тебе скажут, сколько бесов на каждом твоем ноготочке сидят. Все равно это не мейнстрим.

— Мне кажется, это уже пережиток.

— Мы считаем это пережитком, но, к сожалению, те батюшки, которые так относятся к народу, себя пережитком не считают. Они нас считают пережитком и кощунниками.

— Осуждают вас за то, что вы пускаете на камеру мыльные пузыри и тем самым якобы умаляете сан священника?

— Да. Священник должен быть мраморным, бронзовым. То есть ты должен просто на коленях подползать к священнику в трепете и в страхе от его превосходства, и тогда он тебя простит. Тем более, есть запрос именно на такое отношение. Хочешь не хочешь — запрос формирует товар.

Но эта ситуация есть в некоторых отдельных приходах, особенно с батюшками очень-очень древними. И, повторюсь, есть все-таки запрос. Огромное количество людей хотят, чтобы к ним относились жестко, чтобы в священнике видеть Христа, а не актёра. И я хожу по очень тонкой веревочке. Потому что прилетает и от тех, кому это слишком, и от тех, кому «Это уже было. Давай что-нибудь другое, поинтереснее».

— Актер — это вы про себя, что они вас так воспринимают?

— Ролики-то у нас, в каком-то смысле, актерские. Это не просто летопись. Всегда у нас одобрялась и поощрялась съемка из храма без каких-либо комментариев. Обучающие видео: серьёзные, строгие, без шуточек-прибауточек, со ссылками на святых отцов и желательно по церковно-славянски. То, что делаю я и другие священники, для многих выглядит шокирующе. Священник не должен играть, лицедействовать.

Вообще в церкви очень тяжелые отношения всегда были с актерами и вообще с всей этой театральной деятельностью. А в нерелигиозном мире, где нет Евангелия, театр, кинематограф и литература — это школа жизни. Это важно.

— Священноначалие не ругает? Вы вообще учитываете, что они тоже пристально смотрят на вас?

— Когда уже стало ясно, что моя деятельность приносит какие-то неожиданные плоды, в гораздо больших масштабах, чем те, на которые рассчитывал, то я побежал к правящему архиерею спрашивать: что дальше делать, как с этим жить, в каких рамках работать и работать ли вообще? Поэтому благословения есть, ориентиры есть, рамки выставлены.

И, слава Богу, вот уже восемь лет в этих рамках работаем. Если надо что-то подшлифовать — подшлифовываем. Если надо что-то не делать — не делаем. Потому что моя задача не делать так, как я хочу, а дальше пусть трава не растет. Дескать, я прав, я истина в последний инстанции, на мнение других мне наплевать. И что? В конечном итоге просто скажут: «Отец, давай, наверное, закрывайся. Хватит нам миссионерства, у тебя оно сломалось, несите другое».

— А если так скажут, вы способны будете отказаться от этого миллиона?

— Я сейчас делаю все возможное, чтобы так не говорили.

— А если не сможете?

— Придётся. Священник — человек подневольный. Слово церкви в этом смысле будет законом.

Из Киева в Россию

— А почему вы уехали из Киева?

— Стали уезжать мозгами в 2014-м, и вы понимаете почему. Майдан потихонечку стал побеждать. Это стало ясно нам, хорошо знакомым с западноукраинской культурой.

— Потому что вы там учились?

— Да, я там учился. У Свято-Тихоновского университета был филиал в Одессе и во Львове. Очень хороший филиал, все преподаватели ездили. Я там отучился. И матушка у меня из Львова. Они этого национализма наелись. Они от него уехали еще, кажется, в 2004 году.

А потом увидели, что «опаньки, знакомые рагули понаехали в Киев». Они побеждают. Значит, будут управлять страной и, судя по всему, уже управляют. И на все мои увещевания «Да ничего, да все будет хорошо, да не такие же киевляне тупые, да не может такого быть» они говорят: «Может. Не надо нас учить. Мы знаем, чем это заканчивается».

У нас трое детей, которых мы не хотели учить всему тому, чему сейчас учат в украинских школах. Тут действительно моя семья очень хорошо проинтуировала: матушка, теща. А последним пинком стало решение настоятеля моего храма после окончательной победы Майдана, что Береговому и еще одному батюшке не место в «нашем замечательном патриотическом храме». Ищите где-нибудь другое место.

— То есть, если бы матушка вас тогда не сподвигла, и если бы вас тогда не вывели из этого храма, вы бы сейчас, небось, бегали от ТЦК?

— Ну, язык-то у меня длинный. Мне сейчас в Ивано-Франковске шьют дело на 12 лет с конфискацией за бесконечную помощь СВО и за то, что на всех федеральных каналах и у себя в блоге называю пцушников раскольниками. Именно тем, кем они являются.

— Они и есть раскольники, это же очевидные вещи.

— Да, но на Украине запрещено так говорить. А с их точки зрения я — украинский священник, хотя у меня уже больше 10 лет гражданство РФ и от украинского официально я отказался.

— Они так просто не отпускают людей.

— Да, да. «Ты наш. Наговорил, денег насобирал, поэтому будь здоров, иди сюда».

Я ничего этого не скрывал, что война в Донбассе — это гражданская война. Уничтожение жителей Западной Украины, киевлян, жителей Донецка и Луганска. Вы что творите? Как вы отпеваете героев «АТО», хотя это обыкновенные террористы?

В общем, благодаря тому, что меня из храма действительно выгнали, у меня закрылся этот гештальт, что я не должен и не имею права бросать свою паству. Прямым текстом сказали: «Чемодан, вокзал, Москва». Тем более, тогда я доучивался.

— Хорошо, что вас отпустили. Сейчас чемоданы не выдают.

— Проверяли, кстати, автомобиль, когда из лавры выезжал в какой-то из дней на вывоз мощей киево-печерских святых. Кто-то пустил на Майдане слух, что «вывозят московские попы наших святых».

— А как вам кажется, почему они так сейчас с мощами обращаются? Какое-то обследование, вывезти на улицу, раскрыть все эти раки. Ну зачем?

— Для тех, кто этим занимается — это просто артефакты, как мумии фараонов. «Давайте посмотрим, как тут что».

— То есть это какой-то исследовательский интерес?

— Просто праздное любопытство. А может быть, подготовка к отправке куда-то там или даже к выкидыванию. Ведь все, что происходит сейчас на Украине, все написано в «Белой гвардии». Просто шаг за шагом. История борьбы большевиков с русской православной церковью полностью повторяется сейчас. И это обновленческий раскол. Живая церковь была. Патриарх Тихон много претерпел от них, как сейчас вся Украинская православная церковь, особенно митрополит Феодосий Снегирев. Дай бог ему сил и мужества все эти гонения пережить. Как и всем остальным.

— А вы могли бы им сказать, что все будет хорошо?

— У владыки Феодосия все будет хорошо. Я в это верю, об этом молюсь.

— Вы думаете? Ведь многих священников просто мобилизовали и отправили на фронт, где они погибли.

— Для нас, для верующих, что бы там ни было, произошло или по попущению Божьему, или по воле Божьей. Если есть прямая воля Божья на то, чтобы были гонения и конкретно у тебя была какая-то беда, значит, пришло твое время познать Христа не только воскресшего, но и страдающего.

Вы правильно вначале сказали, что церковь — это не о страданиях. Она не о страданиях, но она дает силы человеку в страданиях быть сильным. Мученический период церкви — это то, на чем дальше живет и зиждется церковь. А если это по попущению Божьему, то есть не было прямой воли Божьей на конкретно твои страдания, значит, ты как золото в горниле очищаешься, и это все равно в конечном итоге приносит тебе и церкви славу, честь, глубину. Поэтому как бы там ни было, все будет хорошо. Вопрос только, насколько хорошо будет в земной плоскости.

Я же вижу, как горят сердцами по-настоящему гонимые на Украине священники

— Тяжело вам сейчас об этом говорить?

— Мне жалко их просто. По-человечески.

Те, кто Богу не враг и не друг

— А вы начали вести блоги, когда в Россию переехали?

— Да.

У меня в Киеве было огромное количество прихожан. Храм находился прямо у стен Киево-Печерской лавры, в средоточии всех путей. Я просто мог подойти в любое время дня к человеку, который плачет у какой-нибудь иконочки, и сказать: «Что случилось? Давай сейчас поговорим. Может, исповедуемся или молебен послужим». Я так очень много людей оставлял на приходе, потому что был личный контакт.

А Мосальск — это маленький городочек. Все знают о жизни друг друга. «В этот храм не пойду, потому что туда Марья Ивановна ходит. В тот храм не пойду, потому что туда Иван Никифорович ходит». Откуда брать людей, стало совершенно непонятно.

И когда уже стало ясно, что тут-то людей я в храм не найду, слава Богу, появился проект «Батюшка онлайн». Всеми силами пытался туда попасть. Там батюшки со всего мира были, по сей день этот проект живет и здравствует. И как я был счастлив, что меня взяли в этот проект и что появились люди, которые вопросы стали задавать. В день и ночь отвечал. Но параллельно развивал свою сеть. Так отрадно стало, когда первые люди стали появляться.

— А бывает так, что люди, которые слушают ваши эфиры, приезжают к вам в Мосальск, чтобы побывать на ваших службах?

— Да. И крестятся, и исповедуются. Одна женщина из Германии приехала: «Слушала год вас. Вот, решила покреститься». Буквально месяц назад один подросток писал: «Подписан на вас. Несколько месяцев послушал, пошел в ближайший храм, покрестился». И таких сообщений — тысячи.

Знаете, иногда начинаю хандрить и думаю: «Зачем мне это все надо? Что-то я устал. На приходе у меня все хорошо и замечательно, а жена как вдова и дети как сироты — семья лесом идет». А потом пишу: «Друзья, расскажите, чем вам пригодился мой бложик?» И там столько замечательных сообщений. Любой батюшка, может быть, раз в жизни прочитает от десяти человек.

Не такой уж и большой выхлоп со всех наших миссионерских трудов, потому что батюшка в основном говорит с теми, кто уже в Бога верит. А как выйти на тех, кто Богу не враг, но и не друг, — непонятно никому.

Я говорю: «Через соцсеть. Простейший инструмент. Давай, работай, возись». И вот огромный, как сказали бы сейчас, KPI — коэффициент полезного действия. Очень много людей крестятся и дальше начинают воцерковляться. Тысячи пишут: «Спасибо вам, спасибо другим батюшкам, которые зацепили нас когда-то на крючок какого-то юморного видео, и мы тут остались».

На это, кстати, три года надо. Сначала они цепляются за что-то веселенькое. Потом погружаются в атмосферу. Других батюшек начинают читать. И года через три — первая исповедь, первое причастие. Поэтому невероятно рад этим успехам.